В лабиринте памяти. Проработка прошлого в посткоммунистической Румынии

В чем проблема?

Чрезвычайное постановление правительства 31/2002 было одобрено парламентом в марте 2002. Ускоренная процедура[1] не оставляла времени для публичных дискуссий, которые позволили бы румынскому обществу усвоить положения этого документа. Принятие данного постановления было одним из условий, поставленных Евросоюзом перед Румынией, для отмены визового режима и ускорения переговоров по принятию в НАТО. Оно было скопировано с европейских законов, запрещающих отрицать преступления против человечества (например — закон Гэссо во Франции). Формулировки постановления имели общий характер. В них не содержалось отсылок к румынскому контексту[2].

Осуждение фашизма в такой форме не порождало особых проблем для коллективной памяти румынских граждан. О злодеяниях, совершенных немцами в годы Второй мировой войны, румынам было хорошо известно из учебников, основанных на коммунистической трактовке истории, а также из обширной литературы и многочисленных фильмов. Легко осудить преступления, которые не имеют к тебе прямого отношения.

Постановление 31/2002 трактовалось не просто как одна из мер для соответствия румынского законодательства стандартами Евросоюза, а как уступка требованиям «мирового еврейства». Особенностью румын является вера в мировой заговор, руководимый евреями. При этом антисемитами они себя не считают. Знакомый еврей, тот с которым румын делит повседневные тяготы, воспринимается как добрый сосед. Его религиозным особенностям не придается большого значения. Зато те, кто «правят миром», с точки зрения рядового румына, во всех отношениях (экономически, социально, религиозно) разительно отличаются от обычных людей.

Такое видение порождено вековой сегрегацией румынского населения, в основном зависимых крестьян, от чужеземных правителей (венгров и немцев в Трансильвании, греков в Дунайских княжествах, русских эпохи протектората второй четверти XIX в. и начала коммунистической эпохи). Антисемитизм в данном случае имеет не только ксенофобские коннотации, но и отражает экономическую и социальную фрустрацию. Чужестранцы — евреи в особенности — воспринимались как богатые и влиятельные. В таком контексте еврей становится универсальным воплощением могущественного чужака [Oişteanu, 2012]. Порожденный коллективным воображением тип чужеземца — в настоящее время он воплощен в «еврократах» из Брюсселя — сказался на восприятии постановления 31/2002 публикой.

Исследования, которые публиковались в Румынии в то время, такие как объемная монография Рауля Хильберга «Истребление евреев в Европе» [Hilberg, 1997] либо прошли мимо внимания историков, сосредоточенных в большей мере на коммунистическом периоде, либо встретили холодный прием у тех, кто оспаривал данные о количестве уничтоженных евреев[3]. В обществе преобладали дискуссии, порожденные изданием «Черной книги коммунизма» [Courtois, Werth, Panné, Paczkowski, Bartosek, Margolin, 1998] и преданием широкой огласке сведений о разветвленной системе коммунистических лагерей. Смещение общественного внимания с «чужих» страданий на «собственные» было вызвано стремлением рассматривать себя жертвами Второй мировой войны и нежеланием иметь что-либо общее с ее палачами.

Самая мощная реакция общественности на проблему ответственности Румынии за преступления Второй мировой была порождена популярным итальянским телесериалом «Спрут» ("La Piovra”). В число отрицательных персонажей создатели фильма включили румына, который в годы войны служил охранником в лагере смерти и принимал активное участие в совершении массовых убийств евреев. Общенациональное возмущение было пропорционально неспособности отличать историю от художественного вымысла. Верховный раввин Румынии Мозес Розен[4] был вынужден публично объявить, что речь не идет о реальном случае, что румынские евреи находились в несравнимо лучшем положении, чем их соплеменники на территориях, оккупированных германскими нацистами.

В тоже время фильмы вроде «Списка Шиндлера», в которых о драме жертв лагерей смерти и мужестве их спасителей рассказывалось вне румынского контекста, имели огромный успех у публики.

Полярные реакции позволяют понять причины терпимого отношения к постановлению 31/ 2002. Неонацистские симпатии существуют в Румынии лишь на уровне маргинальных групп. Большинство румын не возражают против осуждения фашизма и ксенофобии. Если данные преступления совершали немцы, итальянцы или коллаборационисты из других стран, румыны осуждают их безоговорочно.

Становится понятным, почему закон 217/ 2015 был воспринят как катастрофа. На этот раз фашизм, ксенофобия и военные преступления имели прямое отношение к истории Румынии. Наибольшее неприятие вызвали те положения нового закона 217/ 2015, которые представляют дополнения к пункту 2 чрезвычайного постановления 31/ 2002. В них фашистские и ксенофобские движения и их преступления определяются следующим образом: «Под холокостом на территории Румынии понимаются систематические преследования и уничтожение евреев и цыган, осуществленные при поддержке институтов румынского государства на территориях, управляемых румынской администрацией в 1940–1944» и «под Легионерским движением понимается фашистская организация Румынии, которая действовала в 1927–1941 под названиями "Легион архангела Михаила”, "Железная Гвардия”, "Партия — все ради страны”». Прозрачный текст не оставляет места для двусмысленного понимания. Закон утверждает две вещи: во-первых, территория, управляемая румынской администрацией (т.е. не обязательно совпадающая с современными границами), являлась составной частью пространства, на котором осуществлялся европейский Холокост; во-вторых, одно из политических движений межвоенной Румынии имело фашистский характер. Под действие закона об осуждении фашизма, ксенофобии и возбуждения ненависти подпадает как «автохтонное» политическое движение легионеров, так и факт преследования и массового истребления евреев и цыган на территории, управляемой румынами, осуществленный определенным кругом ответственных лиц в точно указанный период времени.

Закон 2015 года, благодаря изменениям, внесенным в постановление 2002 года, открыто объявляет, что отныне участники легионерского движения и лица, виновные, «в соответствии с определениями международного права», в военных преступлениях, преследованиях и казнях (в том числе расистского характера) отныне не могут являться объектами публичного культа, восхваления в СМИ, увековечивания в памятных знаках. Причастность исторических деятелей — независимо от степени вовлеченности — к перечисленным законом преступным действиям не может ни умалчиваться, ни оправдываться. В этом заключается «антирумынский характер» закона.

Иностранца такое утверждение может удивить. Румыну совершенно ясно, что причина неприятия заключается в том, что закон дает ясное определение периоду истории, по которому ни историки, ни публика еще не достигли консенсуса. Закон вынуждает нас контактировать с тем прошлым, ответственность за которое мы не готовы принять, которое мы не осмыслили, не понимаем, как к нему относиться. Поскольку это — наше прошлое, мы вынуждены идентифицироваться с ним. Когда мы узнаем об его ужасах, мы испытываем искушение их минимизировать, прибегаем к выгодным для нас сравнениям и обобщениям.

Пропаганда, цензура и память в эпоху коммунизма

Подобно другим бывшим коммунистическим странам Румыния не может определиться с отношением к прошлому, особенно недавнему. Первое, что было сказано о законе 217/ 2015, в том числе и уважаемыми людьми: однозначное определение прошлого запрещает нам доступ к нему и тем самым закрывает дискуссии о нем. Но можно утверждать и обратное: предназначение закона состоит в том, чтобы начать дискуссию о том прошлом, которое отказывается проходить. Он говорит о том, о чем мы предпочитаем молчать.

Необходимо выяснить причины этого молчания, установившегося под влиянием государственной политики на протяжении десятилетий.

В период 1945–1989 коммунизм имел монопольную власть над исторической наукой, которой предписывалось доказывать «неизбежность» построения социализма [Velimirovici, 2015; Müller, 2003; Mihalache, 2003]. Любое историческое исследование руководствовалось телеологией коммунизма и манихейским принципом движения к заветной цели через «классовую борьбу» между силами «прогресса» и «реакции». Долгое время эта схема объясняла все, что происходило в прошлом. Она позволяла навесить ярлыки тем, кого Партия[5] считала друзьями либо предшественниками, а также тем, кого она относила к категории врагов. Роль врага была одной из фундаментальных категорий коммунизма. Манихейская логика определяла сущности через бинарные оппозиции: «прогрессивный» — «реакционный», «революционный» — «консервативный», «научный» — мистический» и т.д. Сегодня такой подход представляется примитивным и искусственным, но нельзя забывать, что коммунистическая «педагогика» адресовалась населению, которое училось грамоте в ходе приобщения к городской культуре. Для них такой схематизм был органичен, так как воспроизводил привычные им бинарные оппозиции, где положительному герою противостоял герой отрицательный.

Согласно коммунистической схеме, легионерам с самого начала была отведена отрицательная роль. Еще в ходе войны (март 1945) «Программа антифашистских курсов»[6] характеризовала Легион следующими словами: «Железная гвардия — движение, идейно близкое германскому фашизму, отряд румынского финансового капитала»; «Румынский фашизм принес трудящимся Румынии массовые убийства, разрушения, небывалые страдания» [Programa, 2013: 538, 539]. Положение не изменилось до последних дней коммунизма. В 1988 учебник «Новейшая история Румынии» утверждал: «Наибольшую опасность демократии и национальному суверенитету представляла Железная гвардия, финансово и политически поддержанная гитлеровской Германией и реакционными верхами Румынии» [Istoria contemporană, 1988: 63]. Единственная работа, посвященная легионерскому движению (появилась в конце «периода либерализации», последовавшего после прихода к власти Чаушеску[7]) носила программное название: «Железная гвардия — террористическая организация фашистского типа» [Fătu, 1971]. Неизменность определений свидетельствовала о двух вещах: допуск к архивам легионерского движения запрещен[8], оно понимается как абсолютное Зло, воплощение многих конкретных грехов, список которых периодически обновляется пропагандой.

Проблема этого фрагмента официальной памяти состояла в том, что он не совпадал с памятью современников того сложного времени[9]. Мало кто, кроме бывших членов, идеализировал Легион, но современники помнили, что участники этого движения ни в коей мере не были ни орудием «эксплуататорских классов», ни агентурой нацистской Германии. У рядовых граждан не было возможности опираться в своих суждениях на изданные тексты и архивы. Они были лишены возможности уточнять собственные представления путем публичных дискуссий. Эта «приватная» память, — зачастую отягощенная травмой репрессий, окрашенная ностальгией, смешивала факты с их интерпретацией и с ретропроекцией нереализованных устремлений молодости. Любой историк знает, что свидетельские показания, даже самые откровенные, «преломляются» под влиянием последующих событий.

До 1990 свидетельства современников межвоенного периода передавались не через публичные каналы, а через семейные. Рассказы стариков воспринимались молодежью в качестве альтернативы собственной убогой реальности. Происходили идеализация прошлого и его искажение уже во второй степени. Пытаясь защититься, по крайней мере, в семейном кругу от идеологии и пропаганды коммунистического режима, люди строили собственные концепции, зачастую придавая противоположное значение официальным утверждениям.

Если к легионерам коммунистические вожди всегда относились отрицательно, то восприятие маршала Антонеску[10] менялось со временем. Вначале — в упомянутой «Программе» — Антонеску характеризовался теми же словами, что легионерское движение. Его деятельность была составной частью периода обострения противоречий «буржуазно-помещичьего» общества, которое предшествовало победе коммунизма. Человек, вовлекший Румынию в антикоммунистическую войну, не имел никаких шансов на симпатию со стороны членов коммунистической партии. Многие из них находились во времена Антонеску в ссылках и тюрьмах, а некоторые — особенно еврейского происхождения — просто уничтожались.

Удивительно, что десятилетие спустя после «национализации» румынского коммунизма образ Антонеску начал очеловечиваться. Роман «Бред» ("Delirul”) Марина Преды [Preda, 1975] и объемное историческое исследование «Политико-дипломатические предпосылки восстания августа 1944» Аурики Симион [Simion, 1979] рисовали едва ли не иконописный лик Маршала. Это человек, оказавшийся между двумя грозными империями, патриот, снедаемый чувством ответственности за судьбы страны. После того как между Бухарестом и Москвой (в том числе и в «Литературной газете») разразилась полемика по поводу романа, произведения Марина Преды и Аурики Симион были изъяты из библиотек, что придало им притягательность «запретного плода». Обе книги тайком передавались из рук в руки. Их чтение рассматривалось как приобщение к тайнам «запрещенной истории».

Отношение Чаушеску к Кондукэторулу[11] не до конца ясно. Он никогда не был реабилитирован. Например, цитированный выше учебник утверждал: «Диктатура Антонеску связала свою судьбу с гитлеровским режимом» [Istoria contemporană, 1988: 104]. При этом, особенно в последний год коммунистического правления (1989) когда упоминание пакта Молотова-Риббентропа было дозволено[12], давалось понять, что Маршал действовал, под давлением трагических обстоятельств. Подразумевалось, что советская аннексия Бессарабии в 1940 привела Румынию, у которой не было иного выбора, к союзу с Германией. Оправдание кампании на Востоке, которая в исторических текстах находилась в тени военных операций после 23 августа 1944, когда румыны, ставшие союзниками русских, повернули оружие против Гитлера, было не единственным мотивом. Здесь не обошлось и без фронды по отношению к СССР, связанной с политикой «автономизации» Румынии внутри «лагеря социализма».

Маршал Антонеску не становился однозначно положительной фигурой, но в представлениях о нем воплощалась рефлексия по поводу трагедии Румынии, оказавшейся на пересечении интересов великих держав.

Сложнее обстояли дела с неофициальными представлениями. Антонеску не принадлежал никакой политической партии. Память о нем не была связана, как в случае легионеров, с массовым движением, а только с «порядком и дисциплиной», присущими любой диктатуре. Порядок и дисциплина, которыми коммунистический режим потчевал граждан, воспринимались как произвол, в то время как сходные меры Кондукэторула трактовались как рационально обоснованные и приемлемые в условиях войны.

Радикальный отказ от «буржуазно-помещичьего» прошлого, осуществленный в первое послевоенное десятилетие, насилие с которым этот отказ был произведен, тяжело сказались на многих румынах. Частичная переоценка придирчиво отобранного межвоенного наследия, произведенная при Чаушеску, привела к непредусмотренному эффекту. Королевская Румыния представала в гораздо более благоприятном, чем в действительности, свете. Кричащие противоречия довоенного общества, не освещались достойным образом. Вместо того чтобы изучать, их «клеймили» пропагандистскими штампами. Во многом благодаря этому докоммунистический период виделся как эпоха материального достатка и культурного расцвета.

Назойливая пропаганда по разоблачению политики межвоенного времени привела к тому, что этот сюжет сместился на периферию коллективной памяти. Люди не считали, что политики того времени были достойными людьми, но просто избегали политической проблематики, к которой большинство переживших то время имели только косвенное отношение. Вспоминали преимущественно о вещах, напрямую связанных с повседневностью. По сравнению с первым послевоенным десятилетием условия жизни до войны были существенно лучше. Люди оживленно обсуждали эту тему, особенно в годы нового обнищания между 1980 и 1989.

Послевоенные лишения они объясняли не последствиями войны, а только советской оккупацией[13]. Русские бесцеремонно обращались с Румынией, считая ее побежденной страной: реквизиции, «совромы»[14], плата репараций, спущенных на уровень сельских коммун (знаменитые «квоты»[15]), а также не учитывающее местных условий внедрение советской модели во все сферы жизни. Все это привело не только к усилению антирусских настроений, но и к мифологизации прежних условий жизни. Мифологизация была избирательной. Люди удерживали в памяти именно те вещи, о которых не говорила официальная пропаганда. Иногда это были бытовые детали. Порой — не совсем отчетливые представления о событиях прошлого, зачастую почерпнутые из вторых рук. Например, постоянно рассказывали о «порядочности» немцев, которые за все платили, в отличие от русских, стремящихся все получить задаром. В редких случаях вспоминали политиков прошлого. Король[16], Маршал[17], Юлиу Маниу[18] — приобретали легендарные черты.

Ряд сюжетов выпадал из коллективной памяти. Не только коммунисты, которые были малочислены и невлиятельны до 1944, но и события, имевшие значительные последствия, например, разгул антисемитизма, «законы о романизации» [Ancel, 2008]. Помнили, что было некое «раньше» и старались, особенно в периоды репрессий и рецессий, увидеть в отражении зеркал коллективной памяти, что это «раньше» было лучше настоящего. Отвергаемый и подавляемый официальной идеологией «старый мир» приобретал престиж «другой жизни», проецируемый не в будущее, которое было конфисковано официальной идеологией, но в прошлое. В целом персонажи «того времени» наделялись аурой жертв, не обязательно невинных, но, все-таки, несправедливо наказанных. «Параллельная» история, неспособная выразить себя, кроме как устно в семейном окружении, имела благородные черты коллективной драмы, которая рассматривалась, согласно религиозной логике, как нечто рационально непостижимое. В глубине этой истории не существовало ни ненависти, ни ксенофобии, ни антисемитизма, но только покорность судьбе.

Угрожающая тень чужака

Из этой благостной картины выпадало оживление в начале 1980-х памяти о преступлениях режима Хорти на севере Трансильвании[19]. В 1982 увидела свет монография, посвященная массовым убийствам совершенным хортистской армией при отступлении из Марамуреша осенью 1944 в поселениях Сэрмашу и Моисей [Bodea, Suciu, 1982]. Книга, основанная на показаниях единственного выжившего свидетеля из Моисей, произвела сильное впечатление на публику, которая не подозревала о данном факте недавнего прошлого[20]. В 1985 вышла коллективная работа «Хортистско-фашистский террор на северо-западе Румынии», в которой был представлен обзор всего периода венгерской оккупации Трансильвании (1940–1944) и подробно описаны преступления в отношении гражданского населения [Teroarea horthysto-fascistă, 1985]. В тот же год специализированное издательство Библейского института и Миссии Румынской православной церкви опубликовало работу «партийного» историка Михая Фэту. Она была посвящена крестному пути православия на севере Трансильвании в период венгерской оккупации [Fătu, 1985]. Годом позже появилась еще одна работа на ту же тему, подписанная митрополитом Баната Николаем Корняну [Corneanu, 1986a; Corneanu, 1986b].

Была разрешена публикация написанного «в стол» романа Ромулуса Захарии «Искушение» ("Ademenirea”) [Zaharia, 1983][21]. По сравнению с упомянутыми книгами роман давал информацию и о более поздних событиях в регионе. Он описывал ситуацию в Клуже первых послевоенных лет, в том числе и восстание студентов 1946. Захария давал понять, что главный конфликт румынского общества в первые годы коммунизма имел не классовое, а, по меньшей мере, в Трансильвании, этническое (румыны — венгры) содержание. Более того, показывая, что большинство венгерского населения Трансильвании поддерживали администрацию хортистов, автор прозрачно намекал, что коммунизм приняли, прежде всего, жертвы хортистского режима, в первую очередь, евреи.

Такой подход нарушал табу на упоминание об «инородности» отцов румынского коммунизма, которое Партия тщательно охраняла. Хотя все знали об этническом происхождении послевоенных коммунистических лидеров — Анны Паукер, Василе Луки, Иосифа Кишиневского[22], официально считалось, что румынский коммунизм имел «национальную» природу. Имена евреев-коммунистов — были вычеркнуты из учебников. Упоминались только «истинные румыны» — Ион Фриму, Илие Пантиле[23], Лукрециу Пэтрэшкану[24], Георге Георгиу-Деж[25] и, само собой, Чаушеску[26]. Упоминание об активном участии венгерских евреев в «коммунизации» северной Трансильвании должно было напомнить современникам послевоенных событий выражение последнего премьер-министра докоммунистической Румынии Николая Рэдеску[27] по поводу тех, «у кого нет родины и Бога». Со стороны функционеров коммунистического режима было неосмотрительным, дать разрешение на публикацию романа Захарии в стране, где, несмотря на «национализацию» всех сторон общественной жизни, коммунизм воспринимался, как нечто привнесенное извне.

Переписывание истории

Среди вечных проблем румынского коммунизма не последнее место занимала неспособность написать собственную историю. Орвелианское переписывание прошлого шло под диктовку «актуального момента». Коммунистическая Румыния была страной с «непредсказуемым прошлым». Исчезновение со сцены партийных деятелей начального периода, перемена курса в 1964 и руководящего состава в 1965, постоянное «инвестирование» супругов Чаушеску в начальную историю румынского коммунизма — все это утверждалось Партией и ею же отменялось. Факты партийной истории, о которых все знали и о которых наперебой вещали западные «голоса», но которые противоречили актуальным постановлениям Партии, упоминать, тем более публично, было невозможно.

Колебания «линии Партии» приводили к образованию брешей в ее монолитном образе. Партия пыталась прикрыть их через «переговоры» с памятью о «травме рождения», которые велись посредством литературы и кинематографа. С конца 1970-х в Румынии возникла так называемая «литература бурного десятилетия» (в действительности периода 1945–1965). Недавнее прошлое, недостаточно или крайне тенденциозно представленное в учебниках истории, представало в качестве «субъективного авторского вымысла», что позволяло обращаться к сюжетам для историков немыслимым. Было возможно говорить о таких явлениях как мир тюрем и лагерей (Александру Ивасюк, Марин Преда), партизаны, действовавшие до начала 1960-х в горах (Аугустин Бузура), разрушение памяти (Петря Сэлкучяну), межвоенный «средний класс» (Константин Цою, Бужор Неделькович, Габриела Адамештяну). Книги этих авторов, написанные эзоповым языком, становились бестселлерами и, несмотря на массовые тиражи, становились «твердой валютой» на черном рынке эпохи всеобщего дефицита. Упоминания о них на радио «Свободная Европа», которые зачастую сопровождались комментариями по поводу исторического контекста данных произведений, также содействовали популярности. Несколько фильмов, в том числе «Сила и правда» ("Puterea şi adevărul”), пытались поднять — в смягченном виде — тему «ошибок молодости» в начальные годы строительства социализма.

Больше всего на общественном сознании сказались «откровения» Чаушеску по поводу процесса (1948–1954) над одним из наиболее авторитетных коммунистов Лукрециу Патрашкану. В целях укрепления своей власти Чаушеску в 1968 предал гласности преступления госбезопасности послевоенного периода. Он представил Патрашкану, как типичную жертву «тройки» Паукер, Лука, Георгиу-Деж. Как впоследствии ни пытались власти заставить забыть этот факт, он продолжал оказывать свое действие, разрушая «монолитную» историю Партии. Стало ясно, что мнимые «преемственность и единство» не более чем риторика, скрывающая травму, масштабы которой ни население, ни Партия, по разным соображениям, не осмеливаются определить.

Слухи и преувеличения играли решающую роль в обстановке недомолвок и полуправды, фактов, известных только из приватных воспоминаний очевидцев, мифологизации событий и героев истории. Сама власть воспитывала у румын вкус к «загадкам» и «тайнам», публикуя в развлекательных изданиях сенсационные материалы, не связанные с национальной историей, вроде убийства Дж. Кеннеди и «пришельцев из космоса». Если еще добавить «полицейскую» литературу, то можно понять в каких условиях формировалось конспирологическое мышление эпохи коммунизма. В том же направлении на массовые представления о прошлом влиял образ «осажденной крепости», который, особенно в последние годы правления, культивировался пропагандой Чаушеску. Румыния изображалась вечной жертвой истории, уничтожаемой могущественными врагами, которым все же не удалось лишить румын «гордости быть самими собой».

Без этого экскурса в образы мира, присущие гражданам коммунистической Румынии, невозможно понять резкие повороты памяти после 1990. Всевластие цензуры, идеология, соединяющая национальную гордость с жертвенным героизмом, переписывание истории по указаниям Партии, сокрытие одних сторон прошлого, частичное и тенденциозное изображение других, дозволение искусству говорить о том, о чем невозможно заявить «научно», сосуществовали с передачами зарубежных радиостанций, книгами, привезенными из-за границы и сохранившимися от старого режима, и, особенно, с ярко окрашенными воспоминаниями современников. Все это составляло причудливую карту памяти, неспособную схватить смысл прошлого и беззащитную перед манипуляциями. Пропаганда не могла подавить «частную» память, спасавшуюся в семейном окружении. Более того, она вооружила ее идеологией непрерывной осады со стороны всемогущих абстрактных сущностей (капиталистов, американцев, русских, евреев), в которой румыны предстают только невинными жертвами и положительными героями. Эти глубоко впечатавшиеся в сознание образы прошлого продолжают существовать и после того как Партия сошла со сцены истории.

Скандал без причины и трагедия без имени

Дискуссии, порожденные законом 217/2015, доказывают, что в отношениях памяти с реальностью прошлого равновесия достичь не удалось.

Закон требует всего лишь запрета насилия и культа насилия в общественном пространстве. Запрет насилия (особенно на основе признанных мировым сообществом судебных решений)[28] и пропаганды насилия, ненависти, расизма и ксенофобии является нормой гражданского общества, приверженного ценностям демократии. Невозможно призывать к демократической законности, европейской идентичности и гражданскому достоинству, позволяя экстремистам — во имя свободы слова — пропагандировать свою идеологию. Свобода торговли не снимает запрета на торговлю наркотиками. Демократия не означает, что разрешается делать все, что взбредет в голову. Напротив, каждый может делать только то, что не вредит другим. Пропагандировать расизм, ксенофобию, ненависть или восхвалять отдельных лиц либо организованные группы, которые в прошлом занимались подобной пропагандой и, более того, осуществляли на практике преступные действия и были за это осуждены, означает наносить ущерб не «определенной части общества», а обществу в целом.

Общество может считаться открытым до тех пор, пока оно способно впускать в себя любого иностранца и договариваться с ним в проблемных ситуациях, преобразуя посредством юридических процедур внутреннее напряжение в механизмы развития. Как только общество начинает руководствоваться идеями расового, этнического, религиозного и т.д. очищения, тут же начинается самоизоляция, устанавливается мелочный контроль мысли и поведения. Никто, кроме тех, кто определяет критерии чистки, не застрахован от участи ее жертвы. По этим соображениям, «организации и символы фашистского, расистского или ксенофобского характера» не имеют права на гражданство в цивилизованном обществе.

Утверждение, что и такой подход является разновидностью чистки, является дешевым парадоксом. Тогда можно сказать, что и болезнь не надо лечить, так как лечение нарушает равновесие организма и болезнь — это только разновидность разбалансирования его функций. Подобными парадоксами можно обосновать все что угодно. К счастью, и в логике и в теории аргументации, существует достаточно способов доказать ложный характер подобных доказательств [Shermer, 1997].

Проблемы с упомянутым законом не относятся к области логики. Очевидно, что никто из нас не захочет находиться под угрозой со стороны другого лица, наделенного властью контролировать наши мысли и поведение, правом распоряжаться нашей собственностью, семьей и личностью. Любой вменяемый человек в состоянии отличить повседневные проблемы и угрозы существованию, которые присутствуют и в самом благополучном обществе, от прямой опасности изгнания из дома, ареста, побоев или убийства со стороны лиц, которые не дают никому отчета в совершаемом насилии. Трудно поверить, что кто-то сознательно согласится с подобным порядком вещей.

С другой стороны, возможность подобного в недавнем прошлом побуждает нас считать, что предосторожности, в первую очередь юридического порядка, необходимы. Осуждение насильственных действий становится эффективным, когда оно направлено не только против насилия, жертвами которого были мы сами, но и против того, которое мы совершали в отношении других. Закон, осуждающий ненависть и ее возбуждение, обязательно должен быть суждением о себе, которое не только заставляет сожалеть о прошлом, но и препятствует его повторению.

В определенном смысле закон 217/2015 через 25 лет после Революции говорит нам о том, что мы тогда не поняли.

Революция декабря 1989 была столь же жестока, сколь внезапна. Она во многом повторяла сценарии многочисленных переворотов XX в. Среди них: отставка «прогерманского» правительства Маргиломана осенью 1918, восшествие на престол Кароля II 8 июня 1930, его свержение 6 сентября 1940, свержение диктатуры Антонеску 23 августа 1944. Несмотря на радикализм общественных перемен во всех упомянутых случаях сохранялась преемственность политической культуры. «Фигуранты» истории менялись местами. Вчерашний победитель становился побежденным и наоборот.

Казнь супругов Чаушеску, арест некоторых членов Политисполкома и постоянные обвинения анонимных «террористов» в преступлениях, совершенных в декабре 1989, не только сплотили общество против одновременно персонифицированных и невидимых сил зла, но и превратили всех румын, независимо от их прошлого, в жертв и, одновременно, в героев. Все, кроме перечисленных выше «преступников», в дни Революции могли гордиться тем, что были невинными жертвами безжалостной репрессивной системы. Чем более жестокой была система, тем более бесспорным был статус жертвы. В стране, где оппозиция коммунизму была близка к нулю, где число реальных диссидентов не превышало десятка, жертвенное самоощущение расценивалось, как сопротивление и едва ли не героизм. Можно сказать об эпохе, когда мы все находились под идейным и политическим гнетом Партии, что все сопротивлялись, правда пассивно, и наша повседневная борьба за жизнь сама по себе была оппозицией произволу власти.

В первые дни демократии произошли странные изменения, которые определяют общественное сознание последней четверти века: пассивность либо, даже, содействие режиму расцениваются как гражданская доблесть; неспособность противостоять давлению власти трактуется в жертвенном ключе, как форма героизма. Поскольку лишь незначительное меньшинство выступало против коммунизма, не эти маргиналы стали нашими героями, а «молчаливое большинство», которое покорно переносило абсурд последних лет правления Чаушеску. Придавая формуле «жертва — герой» самодостаточное значение, толпы, собравшиеся на площадях в декабре 1989, прославляли сами себя. Возможно, феномен именования страха и несостоятельности храбростью и героизмом возник в те дни спонтанно, но его воздействие на румынскую публику имело неблагоприятные последствия. В тот момент восхищения свободой мы были убеждены, что революция превращает нас в современных людей, которые отныне будут двигаться в одном направлении с остальным миром. Мы не заметили, что Декабрь 1989 направил нас назад не в меньшей мере, чем вперед.

Прежде всего, мы открыли персонажей истории, о которых прежде не знали: аппаратчиков времен Георгиу-Дежа, среди них Сильвиу Брукан[29], представителей т.н. «исторических партий», в их числе лидера возрожденной Национал-Царанистской партии Корнелиу Копошу[30]. Да и тот факт, что румынский король жив, тоже стал откровением. Двадцать пять лет сведения новейшей истории к истории Партии, а истории Партии к восхвалению «золотой эпохи» Чаушеску привели к тому, что люди старшего поколения были вынуждены таить свои воспоминания. Те, кому в 1989 было до сорока, ничего не знали о прежней эпохе, кроме рассказов шепотом старших. Для них было шоком обнаружить, что настоящее сосуществует с прошлым.

В 1990 румынское общество выглядело как срез различных геологических эпох. Еще были живы легионеры, сторонники Карла II, поклонники короля Михая и апологеты Антонеску. Существовали адепты Георгиу-Дежа, Чаушеску и приверженцы Илиеску[31] с памятью о «коммунизме с человеческим лицом» между 1964 и 1971. Воскресли царанисты, либералы и социал-демократы. Сторонники венгерской автономии вспоминали о «третьей Европе» Габсбургов. Постмодернисты открывали Америку. Католики и греко-католики — Рим. Теософы все объясняли в символическом ключе. Националисты всюду усматривали опасность и т.д.

Каждый из этих идейных лагерей имел собственную историю румынской нации, высшим и неоспоримым критерием которой являлись свидетельства очевидцев. Произошел моментальный переход от «единой истории» Партии к бесконечному числу исторических рассказов. Их субъективный характер не брался в расчет. Ведь это были свидетельства жертв безжалостных преследований, которыми были насыщена история Румынии XX в.

Слово жертвы творило историю прошедших десятилетий. Политическая свобода дала жертвам возможность говорить. Чем драматичнее был рассказ, тем глубже он впечатывался в общественное сознание. Жанр литературной и телевизионной исповеди должен был не только обеспечить контакт общества с миром, о котором оно не подозревало. Описание ужасов объясняло, с чем именно румыны расстались в декабре 1989. Литературный критик Дан Михайлеску имел основания определить приобщение к мемуарам первого послереволюционного десятилетия, как восстановление человечности через погружение в прошлое [Mihăilescu, 2004].

Среди «мемориальных» телевизионных передач того времени особенное внимание публики привлекли «Упражнения в восхищении» — беседы с Эмилем Чораном и Петрей Цуцу (режиссер Габриел Лийчану, 1992) и программа «Память страдания» (режиссер Лучия Хоссу-Лонжин, выходила с 1991 до конца 1990-х). Документальные кадры и интервью (как с жертвами, так и с их мучителями) рассказывали о коммунистических репрессиях, в том числе об одном из самых жутких их проявлений — феномене Питешт. О нем уже было известно из книги Виржила Ерунки [Ierunca, 1990; Bacu, 1963; Bacu, 1991;Mureşan, 2008]. Обширные отрывки из нее передавались радиостанцией «Свободная Европа».

Тюремный эксперимент над студентами был начат в 1949 в Питештах и продолжен в 1951 в Герле. По своей жестокости он превосходил все, что было известно об ужасах лагерей. Согласно замыслу, цель которого не до конца ясна, студенты, заключенные в тюрьму, были обязаны «перевоспитывать» друг друга посредством непрерывных пыток. Пройдя через длинный ряд физических и нравственных мучений, жертва сама становилась палачом. Жуткий эксперимент был прекращен в 1952. За использование террора по приказу, якобы полученному от (!) легионеров из-за рубежа, были осуждены студенты-мучители (16 из них были казнены) и некоторые работники тюрьмы. История питештской тюрьмы, рассказанная людьми, которые сорок лет были принуждены молчать по поводу перенесенных страданий, имела огромное эмоциональное воздействие.

Риски идеализации и мифологии жертвы

Питешты стали символом бесчеловечности коммунистического режима. Эта метонимия породила две больших проблемы.

Прежде всего, пыткам такой чрезвычайной интенсивности было подвергнуто незначительное меньшинство, что делало их страдания еще более трагическими. Подавляющее большинство румынских граждан подвергалось не физическому насилию, а годами страдало от тотального контроля и разнообразных бытовых лишений. На фоне ужасов Питешт их нищая коммунистическая повседневность начинала восприниматься как нормальная жизнь. Концентрация общественного внимания на этом страшном случае парадоксальным образом подталкивала к выводу, что коммунизм «национального» (после 1965) периода, когда не применялись массовые репрессии, был не только терпимым, но и приемлемым. По этим причинам зрители «Мемориала страданий» (в то время в Румынии был только один телевизионный канал) массово голосовали в 1992 за партию Иона Илиеску, в значительной части состоявшую из бывших аппаратчиков. Связь между Питештами и сторонниками перестройки à la roumaine не была очевидной.

Еще более удивителен второй эффект. Из мучеников Питешт сделали образцовых жертв катастрофы, порожденной русским вторжением и насаждением коммунизма. Эти молодые люди изображались как идеалисты, истинные христиане и патриоты, которые в невыносимых условиях отстаивали человеческое достоинство и приняли мученическую смерть. Так как большинство из них были легионерами, то эти благородные черты переносились на легионерское движение в целом[32]. Такой образ совпадал с легионерской пропагандой межвоенного времени, которой была присуща идея чрезмерных страданий и мученической смерти. При созерцании слез старых изможденных людей, воскрешавших страшные подробности пережитого, телезрителям было трудно отделить образ христианских мучеников от легионеров. Критическое восприятие блокировалось. Возникало искреннее сочувствие.

Свидетельства жертв коммунистических репрессий относились не только к собственному жизнеописанию. Они говорили от имени своего поколения — прежде всего легионеров. Истинность их рассказов о прошлом удостоверялась годами тюремного заключения и десятилетиями вынужденного молчания и «умножалась» медиа, создававшими образ человека, который публично исповедуется о своей неизжитой травме. При этом случаи прямого оправдания Легиона, например, воспоминания одного из его руководителей Нистора Киоряну [Chioreanu, 1992], оказали гораздо меньшее воздействие, чем неявные внушения, которые исходили от тех, кого не связывали напрямую с легионерским движением[33].

Отождествление легионеров с мучениками усиливалось тем, что ряд выживших в коммунистических тюрьмах придерживались религиозных — во многих случаях радикальных — воззрений. В Румынии, как и в России, церковь воспринимается не столько, как институт, сколько персонифицируется в некоторых особах духовного звания, ведущих безупречный образ жизни. Их слова приобретают значение апофегмы (наставительного изречения). Многие из этих «старцев» в молодости были радикалами, в том числе (такие как Юстин Пырву и Арсений Папачок) сторонниками Легиона. Тюремное заключение и, впоследствии, изоляция в монастыре привели к тому, что ряд из них задним числом облагораживал устремления молодости, погружал их в мученический контекст истинного христианства. Эти фигуры пользовались популярностью не только среди необразованной публики, но и в определенных интеллектуальных кругах. Не удивительно, что вокруг «святых тюрем» оформился образ «мягкого» легионаризма, рассматриваемый как предвестник «национального возрождения» через борьбу с «силами тьмы» и готовность к самопожертвованию.

Образ легионера включает не только сплав чистоты молодости, наивной сельской религиозности и национального изоляционизма. Легионерское движение развивалось не только на основе романтизации селянина, о котором межвоенные интеллектуалы имели приблизительное представление[34], но и на отказе от прогресса модернизации в пользу возвращения к «корням». В антимодернизме, изоляционизме и религиозном пуризме легионерского движения виделся поиск «румынской специфики», которая противопоставлялась космополитической модернизации. «Зеленый румын» (намек на цвет рубашек легионеров) — сельский житель, верующий до самопожертвования и живущий трудом рук своих противопоставляется чужаку, который не привязан к земле, лишен веры и живет чужим трудом. «Чужак» этой бинарной оппозиции, хоть и не назван по имени, легко угадывается. Именно таким образом пропаганда режима Антонеску изображала «иудео-большевика».

Чтобы стать жертвой надо найти кого-то, кто совершит жертвоприношение. Этим кем-то стал русский безбожник, захвативший Бессарабию в 1940 и Румынию в 1945. Злокозненный чужак рассматривается как противоположность «доброму румыну», как обобщенное выражение грозящей опасности, что само по себе служит оправданием памяти о провидческой бдительности Легиона. Глубоко укорененная русофобия[35], соединенная с ненавистью к традиционным союзникам русских — болгарам, мадьярофобией и антисемитизмом, служит оправданием агрессивного национализма, который взывает к «правам жертвы».

Странности памяти об Антонеску

Не Легион может похвастаться борьбой с русскими, но тот, кто был врагом легионеров, — Маршал Антонеску. После 1990 память об Антонеску-патриоте возвращается. Коммунисты, даже втайне сочувствуя, не могли ей позволить затмить «акт основания» — 23 августа 1944. После свержения коммунистического режима вождь государства в период Второй мировой войны становится воплощением борьбы Румынии против России и большевизма. Антонеску, осужденный и казненный в июне 1946, рассматривается как парадигматическая жертва русской оккупации.

В 1990 историк Георге Бузату опубликовал серию книг под общим названием «Маршал Антонеску перед лицом истории» [Buzatu, 1990a. Ср: Buzatu, 1992]. В этих сборниках, составленных из заявлений самого Антонеску, документов эпохи и мемуарных свидетельств, материал подбирался по откровенно апологетическому принципу. Несколько месяцев спустя тот же Георге Бузату опубликовал выжимку из этих документальных томов [Buzatu, 1990b]. Название книги: «Запрещенная история» — коммерческое и патетическое одновременно. Издание вроде бы посвящено всем трем румынским маршалам, но в действительности, представляет восхваление одного Антонеску. Центральное место отводилось «свидетельствам»: записям Антонеску с момента ареста, последнему слову перед лицом трибунала, приговорившего его к расстрелу, обширным фрагментам из воспоминаний полковника Георге Магереску, который был членом Военного кабинета Маршала.

Эти апологетические воспоминания были обнаружены в 1981 и опубликованы в Италии эмигрантом Иосифом Дрэганом, которому приписывали легионерское прошлое. В воспоминаниях полковника Магереску Антонеску предстал безупречным героем. Он открыто противостоял Сталину и тайно Гитлеру и стал жертвой короля и придворной камарильи, продавшихся коммунистам [Antonescu, Mareşalul României, 1986]. Этот тезис был воспроизведен и Георгием Бузату. В скором времени он обрел популярность благодаря публикациям журналов «Магазин историк» и «Ромыния маре».

Для понимания логики такого подхода необходимо вернуться в послереволюционное прошлое. Проживающий в Швейцарии король Михай приветствовал Революцию и в 1990 решил возвратиться на родину для празднования Рождества. Неясно на что надеялся в тот момент король. Трудно было допустить, что реставация монархии возможна. Тем не менее, Ион Илиеску и Фронт национального спасения восприняли жест короля всерьез. После коротких переговоров Михай был принужден отбыть восвояси.

Опасения Илиеску были в какой-то мере обоснованы. Именно в это время лидер оппозиции Корнелиу Копошу, объявил себя монархистом. Возникла угроза прихода сторонников монархии к власти. Вся машина пропаганды, состоявшая из «перестроившихся» аппаратчиков, была поставлена на службу очернения монархии и фигуры Михая. Для этого жертвенный патриот Антонеску противопоставлялся трусливому заговорщику, покинувшему страну в трудный момент.

Выгодный Илиеску образ возникал благодаря тому, что биография Антонеску рассматривалась в перспективе его последних дней. Маршал представал как жертва трагических обстоятельств. Эта оценка базировалась на тенденциозно подобранных свидетельствах, среди которых было и знаменитое: «Если евреи еще живут в Цара Ромыняскэ, то живут они благодаря маршалу Антонеску» [Procesul Marii Trădări, 1946: 71]. Подобные публикации имели большое эмоциональное воздействие, но они не опирались на весь комплекс документов эпохи. Пока Ион Илиеску был заинтересован в дискредитации короля «патриотизм» и «жертвенность» Антонеску выставлялись напоказ[36].

В 1995 по случаю юбилея капитуляции Германии началась дискуссия по поводу решения Маршала перейти Днестр 26 июля 1941, приведшего к самым тяжелым последствиям. Примерно к 1997, когда национальный Архив начал публикацию «Стенограмм Совета министров. Правление Иона Антонеску» (всего планируется издать 11 томов) монета с чеканным профилем Маршала начала девальвироваться. Ответственность человека, вовлекшего Румынию в войну, становилась все заметней. В 1998 военный историк Алекс Стоенеску опубликовал первую основательную работу об Антонеску [Stoenescu, 1998]. При этом автор не решился прямо обвинять своего героя, объяснив «эксцессы» правления психологическими срывами. Георге Бузату, умерший в 2013, до конца жизни оставался апологетом Маршала. Более того, он радикализировал позицию немецкого историка Эрнста Нольте в знаменитом «споре историков», согласно которой фашизм был вынужденной реакцией на большевизм. Спорные, если не преступные, акты межвоенного законодательства оправдываются необходимостью защиты от коммунистического нашествия [Constantinescu, 1999].

Наряду с Кондукэторулом после 1990 столь же интенсивно эксплуатировалась память о Капитане — убитом по приказу короля вожде легионерского движения Корнелиу Кодряну (1899–1938), который рассматривался в качестве образца для легионеров, репрессированных и замученных коммунистами. Поскольку Кондукэторул и Легион столкнулись в дни легионерского восстания в январе 1941 в смертельной схватке, у Антонеску и Кодряну не могло быть общих поклонников.

Для своих апологетов и один, и другой выступали «идеальными типами», призванными соединить специфические национальные доблести «святого» и «героя». Те, кто усматривал в Антонеску и Кодряну выдающиеся качества, не стеснялись популяризировать их образы и создавать, путем различных коммеморативных практик, их публичный культ. Поэтому закон, который запретил прославление этих персонажей, полезен для Румынии.

Этот запрет распространяется и на часто используемую практику, когда под предлогом «восстановления исторической правды» указанные и подобные им персонажи истории увековечиваются в стереотипных формулах: «святой», «мученик», «жертва», «герой», «витязь» и т.д. Данные эпитеты используются, чтобы обозначить якобы сущность данных персонажей. В таком подходе соединяется «религиозный» культ публичных фигур, ленность мысли, игнорирование фактов и откровенное невежество, которые отказывают добросовестному историку в праве исследовать деяния исторического лица в контексте его времени.

Вопреки этой тенденции дискуссии о недавнем прошлом во все большей степени погружаются в контекст исследуемой эпохи. Во время «правого» правительства Демократической Конвенции (1996–2000) появляются[37] и популяризируются[38] достойные исследования. На «расколдование» межвоенной «золотой эпохи» в значительной мере повлияло новое поколения историков[39], которые оспаривают националистические трактовки популярные в последние годы коммунизма. Круг апологетов Легиона и Маршала сужается. Сегодня их можно обнаружить либо на ностальгическом крае политического спектра, представленном партией «Великая Румыния», либо среди старшего поколения историков (часть из них бывшие сотрудники Института военной истории — очага национал-коммунизма), либо в мелких группах радикальной молодежи[40], которые финансируются из-за рубежа правыми экстремистами.

Объясняется это тем, что культурный мейнстрим посткоммунистической Румынии лишен легионерских симпатий и не испытывает иллюзий в отношении Антонеску. В этой среде полемика ведется в основном вокруг проблемы модернизации Румынии и цены, которую придется за нее заплатить. Одни интеллектуалы понимают модернизацию по «синхронной» модели Еуджена Ловинеску[41] и считают, что успешное развитие Румынии будет обеспечено быстрой интеграцией в Европейский союз, открытием рынков, притоком людей, капиталов и идей. Другие скорее соглашаются с консервативной парадигмой медленного приобщения к западной культуре Титу Майореску[42], который выступал за «проклевывание» современной ментальности из традиционных структур страны, не прибегая к импорту внешних форм цивилизации. (В каком-то смысле эти разногласия по поводу модернизации Румынии сходны со спорами западников и славянофилов)

За малыми исключениями пост-декабрьский интеллектуальный слой осознает различия между Румынией и Западом и при этом считает необходимым добиться соответствия с западными стандартами. Предметом споров является скорость этой модернизации, ее воздействие на, в значительной мере, традиционное общество и роль традиции, часто преувеличиваемой, при новом порядке демократии и капитализма. В этих спорах на разных уровнях воспроизводится проблематика, а, порой, и рассуждения, межвоенного периода.

Демифологизация историка мифа. Казус Элиаде

Неудивительно, что в этой среде скандал вызвал не политик прошлого, а интеллектуал — Мирча Элиаде[43]. Еще во времена коммунизма он почитался как румын, полностью интегрированный в западную культуру, как один из всемирно признанных лидеров своей научной дисциплины. Элиаде в большей мере, чем любой ученый румынского происхождения (нобелевский лауреат в области физиологии и медицины Георге Паладе и один из величайших экономистов мира Николас Джеорджеску-Рёген), стал воплощением интеллектуального успеха как в Румынии, так и в мировом масштабе.

Благодаря авторитету Элиаде исследования религии, относящиеся преимущественно к антропологии и этнолингвистике, вернулись в культурное пространство 1970-х. Элиаде издалека способствовал утверждению наименее идеологизированной формы исследований в социогуманитарной сфере коммунистической Румынии. Масштаб Элиаде стал очевиден, когда издательство «Хуманитас» приступило в начале 1990-х к изданию его полного собрания сочинений.

В это время появился текст, в котором критически рассматривался ряд поступков молодого Элиаде и выяснялись причины его последующего молчания по их поводу. Речь идет о статье Нормана Мани «Счастье вины» ("Culpa fericită”) [Manea, 1991; Manea, 1992], которая вызвала шок среди румынских интеллектуалов [Livezeanu, 2004]. Автор всего лишь представил уже опубликованные данные, найденные в «Дневнике» Элиаде и в монографии американского исследователя Мака Линскота Риккетса, посвященной его раннему творчеству. Маня задался вопросом, как Элиаде относился к важнейшим событиям тех лет, в которых он был не только зрителем, но и участником? Делается вывод, что мы наблюдаем этическое раздвоение Элиаде. С одной стороны он отмежевалсяся от антисемитизма [Eliade, 1998]. С другой — остался верен памяти своего профессора Нае Ионеску[44] и его правоэкстремистским представлениям о развитии Румынии [Stănescu, 2008].

Казус Элиаде, который не отказался от своего союза с силами, перешедшими от антисемитских речей к человеконенавистнической практике, воспроизвел в румынском обществе «скандал Хайдеггера», разразившийся после публикации Виктора Фариаса по поводу деятельности германского мыслителя на посту ректора в начале нацистского режима. Мнения, как и в случае Хайдеггера, разделились. Одни усматривали в юношеских текстах [Eliade, 2000] и в отсутствии последующего их осуждения форму «фашизированного» мышления и, возможно, поведения, которые отпечатались (либо нет) в его зрелом творчестве [Dubuisson, 1993; Laignel-Lavastine, 2002]. Другие оправдывали грехи молодости историка религии межвоенной ситуацией, а его молчание по их поводу помощью, которую Элиаде в годы изгнания оказали евреи — выходцы из Румынии. Спорящие не предложили ясных критериев. Остается открытым вопрос, не сведется ли подобная дискуссия либо к панегирику всепрощения, либо к «охоте на ведьм»? Две вещи несомненны: молодой Элиаде разделял упоение части межвоенной интеллигенции Железной гвардией и никогда не отрекся от убеждений молодости.

В послевоенный период он осмысливал тему «террора истории», жертвой которого выступает все человечество, но в первую очередь малые нации, стоящие на великих путях миграций и завоеваний. Они не могут избежать своей участи. Но могут одержать моральную победу над завоевателями, научившись читать трансисторические «знаки», следы истории, которые указывают земную судьбу. Являлось ли это утверждение «пресуществлением» и «метафизическим спасением» ошибочного выбора, сделанного в молодости? Или, напротив, горький опыт изгнанника претворяется в мифологию «утраченного рая» родины, которую Элиаде больше никогда не увидел?

Погружение в мифическое прошлое румын предпринято в работе «От Залмоксиса до Чингис-хана» [Eliade, 1970; Eliade, 1980]. Название двусмысленно, так как «опирается» и на духовную персону, и на завоевателя. В чем состояла цель этого исследования: воспеть «традиционализм», которым так дорожили межвоенные националисты или же провести переоценку исторических корней Румынии и популяризовать ее за рубежом? Элиаде не дает ответа на эти вопросы. Не дает их и непрерывная полемика о нем. Она переживает периоды оживления и затишья, но в целом, после публикации основных текстов классика религиоведения, стала более «прохладной».

Примерно в это время (1993–1996) возникла дискуссия по поводу прошлого другого знаменитого румынского изгнанника Емила Чорана. Он в гораздо большей мере, чем Элиаде был скомпрометирован текстами молодости, включая знаменитый «Профиль Капитана» [Cioran 2004] [45]. Чоран пытался все списать на юношескую экзальтацию, спровоцированную «духом времени» низвержения кумиров и интеллектуального скандала[46].

Окрыто симпатизировал Легиону и Константин Нойка[47], который в период Национал-легионерского государства (1940–1941) достиг поста редактора газеты легионеров «Буна вестире». Он сохранил добрые отношения с друзьями легионерской молодости. При этом Нойка вроде бы осознал, что во имя этического максимализма, который впоследствии сам назвал «пустой жестикуляцией», был вовлечен в авантюру, последствия которой не представлял. Философ, по меньшей мере приватным образом, осудил этот эпизод своего прошлого.

В середине 1990-х были опубликованы тексты, оказавшие сильное воздействие: «Дневник» Михаила Себастьяна[48] и письма 1944–1945 годов Еуджена Ионеску (Эжен Ионеско)[49], адресованные его профессору Тудору Виану[50]. Оба текста являются откликами на злобу дня и показывают каким образом их авторы пытались выжить в то драматическое время. В обеих публикациях упоминаются такие люди как Мирча Элиаде, Емил Чоран, Константин Нойка, Мирча Вулканеску[51]. Они предстают как люди с серьезными нравственными дефектами. Поражает не столько содержание мысли, попавшей под влияние национализма либо традиционализма, сколько одержимость, с которой эта мысль, ставшая искренним убеждением, высказывается.

В 1945 Еуджен Ионеску набрасывает портрет «золотого межвоенного поколения»: «Мы были неудачниками, преступившими все пределы. Не могу упрекнуть себя, что был фашистом. Но в этом можно упрекнуть всех остальных. <…> Чоран здесь в изгнании. Признает ошибки молодости. Мне тяжело его простить. Приехал или на днях приедет Мирча Элиаде. Для него все потеряно после победы коммунизма. Этот во многом виноват. Но и он, и Чоран, и глупец Нойка, и толстяк Вулканеску, и многие другие <…> являются жертвами омерзительного покойника Нае Ионеску. Если бы не было Нае Ионеску, <…> сегодня бы у нас было поколение выдающихся руководителей в возрасте от 35 до 40 лет. Из-за него все они стали фашистами. Он сотворил тупую, бешеную реакционную Румынию. Второй виновник — Элиаде. <…> Он воспитал часть своих "коллег по поколению” и всех более молодых интеллектуалов. Нае Иоеску и Мирчу Элиаде слушали с восторгом. Если бы эти люди были хорошими учителями» [Ionescu, 1994: 274].

Упоминание учителя этого поколения Нае Ионеску знаменательно. Талантливый оратор, мыслитель, обращавшийся к интеллектуальным новинкам Запада таким образом, что его обвиняли в плагиате, едкий журналист, Профессор с заглавной буквы, как его почтительно именовали ученики, вошел в политику, поддержав восхождение на трон принца Кароля. Какое-то время он был неофициальным советником Кароля II. Потом между ними произошел разрыв. В результате Нае Ионеску перешел в оппозицию к королю и сблизился с лидером легионерского движения Корнелиу Кодряну. В дальнейшем стал своего рода серым кардиналом и идеологом Легиона. Только смерть весной 1940 помешала ему участвовать в «победе легионеров» осенью того же года.

Нае Ионеску отличало мистическое видение сущности «румынизма», которая отождествлялась с православием. В этом состояла, по его мнению, национальная исключительность румын. Интеллектуал, получивший подготовку в Германии и имевший там прочные связи, в том числе и после прихода Гитлера к власти, усматривал «спасение нации» в духовной революции, которая одновременно оздоровит политику и путем этнического очищения повысит однородность социального тела. С этой точки зрения представления Нае Ионеску и Корнелиу Кодряну были близки. Невозможно понять каким образом хорошо образованные молодые люди, полиглоты, космополиты могли соблазниться подобными идеями?

Помимо чар, которыми был наделен Нае Ионеску, следует принять во внимание и другие обстоятельства. После Унири 1918 треть населения Румынии составляли этнические меньшинства, проживавшие преимущественно в городах: венгры, евреи, немцы, русские, украинцы, греки, армяне, болгары, цыгане. Новому государству не доставало ресурсов для их безболезненной интеграции. Возникли серьезные проблемы идентичности этнического большинства [Alexandrescu, 1998].

На защиту румынского самосознания встали правые радикалы: Лига национал-крестьянской обороны А.К. Кузы[52], легионеры Кодряну, позднее Национал-христианская партия Октавиана Гоги[53]. В ответ на концентрацию «чужаков» в городах возникла разветвленная мифология сельской жизни, которая интенсивно пропагандировалась т.н. «попоранистами» (народниками). Вызовы индустриальной модернизации, приводившие ко всесторонним изменениям, в том числе и в культурной сфере, породили защитную реакцию традиционализма. Недостаточно славное прошлое, компенсировалось концепцией «дакизма» или «непрерывной преистории». Это специфически румынское мировоззрение отличалось антиисторизмом, идеализацией сельской жизни, приверженностью идеям «христианского космизма», апологетами которого были Мирча Элиаде и Лучиан Блага[54].

Ситуация осложнялась превращением православия в идеологию Четвертого Рима, которым Румыния должна была стать после захвата России большевиками. Эта идеология связывала румынскую идентичность с принадлежностью к «национальной церкви». Сторонники подобных взглядов требовали, чтобы это условие распространялось и на предоставление гражданства.

Ко всему этому добавлялась негативная реакция молодежи на «стариков» — учредителей Великой Румынии, погрязших в политиканстве и коррупции, неспособных прозревать национальное будущее. Новое поколение усматривало предназначение нового государства в том, чтобы насытить национальным содержанием внешние формы, возникшие в результате Унири [Cioran, 1936].

Это привело к двум драматическим последствиям.

Во-первых, был предложен националистический подход к социальной проблематике. Румыния тогда находилась вначале процесса модернизации, который, как и везде, сопровождался масштабными демографическими, экономическими и ментальными изменениями. Молодые интеллектуалы: Элиаде, Чоран, Нойка, Вулканеску — были «врагами капитализма» [Culianu, 1995], а их идеология противостояла прогрессу. Они рассматривали урбанизацию, как денационализацию. По их мнению, крестьяне, пришедшие в город, теряют свою оригинальную сущность, в том числе и религиозную, и растворяются в безликой массе промышленных рабочих. В процессах урбанизации, индустриализации, образования, осуществляемых по образцу развитых стран, крестьянин утрачивает свою исконную «особость» и перестает быть настоящим румыном. Сохранение сельско-православной идентичности подразумевает оппозицию модернизации и космополитизму.

Второе последствие было еще более губительным. Как и многие в межвоенной Европе молодое поколение румынских интеллектуалов рассматривало фашизм, в качестве «третьего пути» между либеральной демократией, не сумевшей помешать гекатомбам Первой мировой войны, и революционным большевизмом, который воспринимался, прежде всего, через его ужасы. В этом контексте фашизм рассматривался как вид организованной революции, сопряженной с относительно малым насилием, которая станет основой духовной трансформации личности. Антисемитская и ксенофобская логика подсказывала сторонникам фашистских идей, что существуют этнические и религиозные группы, которые не могут сущностно меняться[55] и поэтому нет никаких оснований для их существования в будущем «реформированном» государстве.

Церковь не реагировала на этот «религиозный национализм», от которого ей бы следовало защищаться как от ереси. Король вначале пытался перехватить руководство легионерским движением, но не достиг успеха. После этого он перешел к репрессиям. Это привело к радикализации движения, прибегнувшего к актам индивидуального и коллективного террора, и подготовило почву для прихода к руководству Легионом новых вождей — фанатичных маргиналов, которые захватили власть в сентябре 1940.

Воссоздание проблематичного прошлого

Я уделил так много место дискуссии, по поводу «скелетов в шкафу» Мирчи Элиаде, потому что она показывает, что современные румынские интеллектуалы начинают замечать темные стороны межвоенной культуры, которая была сильно мифологизирована в годы коммунизма и в первые послереволюционные годы.

Антисемитские тексты видных представителей различных межвоенных поколений были собраны в отдельном томе [Ideea care ucide, 1994]. Из-за того, что публикация состоялась в неприметном издательстве левого направления она не получила должного общественного признания. Большую известность получила работа Зигу Орни «Тридцатые годы. Румынские крайне правые» [Ornea, 1995]. За публикацией знатока румынских идеологий новейшего времени вскоре последовали многочисленные издания работ, принадлежавших либо зарубежным исследователям, либо выходцам из Румынии. В их числе Леон Волович [Volovici, 1995], Андреас Хильгрубер [Hilgruber, 1994], Франсиско Вейга [Veiga, 1995], Еуджен Вебер [Weber, 1995], Армин Хайнен [Heinen, 1999], труды по истории румынских евреев, опубликованные Каролем Янку, и, не впоследнюю очередь, докторская диссертация Ханса-Кристиана Манера [Maner, 2004]. Последняя работа впечатляет научным уровнем. Она демонстрирует, как изъяны, присущие парламентской жизни межвоенного периода, способствовали усилению крайних политических сил и определили ужасы истории двух десятилетий после 1938[56].

Диссертация сохраняет актуальность. Неспособность Демократической конвенции организовать эффективное управление привела к невероятному успеху крайнего националиста Корнелиу Вадима Тудора в первом туре президентских выборов в 2000. Мобилизация избирателей во втором туре показала, что большинство населения отвергает экстремизм антисемитского и ксенофобского толка.

Одновременно с демифологизацией межвоенного периода не только возросло число добротных исследований этой эпохи, но также биологически исчезли легионеры — жертвы коммунистических репрессий. Отныне их субъективная память замещается объективной памятью документов. Необходимо упомянуть серию «Евреи Румынии в 1940–1944», вышедшую под руководством И. Шербэнеску, а также три тома «Транснистрии», подготовленной Жаном Анчелом.

В октябре 2003 по инициативе президента Илиеску была учреждена Международная комиссия по изучению Холокоста в Румынии под руководством лауреата Нобелевской премии уроженца Трансильвании Элии Визеля. Тем самым с опозданием на десятилетие была преодолена блокада массового сознания. Доклад комиссии позволил гражданам осознать преступный характер румынского государства и размах насилия против евреев и цыган в период Второй мировой войны [Comisia internaţională, 2005]. Мы были ошеломлены и пристыжены бойней в Яссах, «поездами смерти», массовым насилием во время легионерского восстания, казнями в Одессе, ужасами лагерей в Транснистрии. В годы войны румыны совершали такие же ужасные преступления как и немцы. На их совести — нарушения элементарных прав человека: депортации, лишение медицинской помощи, принуждение к рабскому труду, грабеж имущества, обречение на голодную смерть, массовые казни, лагеря смерти [Deletant, 2006; Deletant, 2010; Benz, Mihok, 2009]. Президент страны признал эти злодеяния, выступая в парламенте по случаю Дня Холокоста в Румынии 12 октября 2004. Тем самым он освободил будущие поколения от груза умолчания о вине предков. Илиеску доверил румынам осмысливать прошлое с ответственностью за будущее, чтобы повторение подобных позорных деяний стало невозможным.

В конце 2009 была опубликована монография, посвященная «Трагедии цыган, депортированных в Транснистрию в 1942–1945» [Ioanid, Kelso, Cioabă, 2009]. Ее появлению способствовал раздел о репрессиях против цыган в «Докладе» Комиссии Визеля. Монография открыла постыдную страницу истории — еще одну этническую чистку, предпринятую румынским государством в годы войны.

«Правый» президент Бэсеску, придя к власти, ответил «левому» Илиеску учреждением президентской комиссии по изучению коммунистической диктатуры в Румынии под руководством профессора Владимира Тисманяну[57]. «Финальный доклад» этой комиссии, который отрицал румынский коммунизм, как «нелигитимный и преступный» был представлен президентом в выступлении перед парламентом 18 декабря 2006.

Объемный текст «Доклада» [Comisia prezidenţială, 2007] представляет попытку охватить историю и всевозможные проявления румынского коммунизма, не избегая деликатных проблем вроде роли этнических меньшинств и советников из СССР в начальный период режима. При этом ясно показывается, что репрессии в первую очередь являлись насилием одних румынских граждан против других. Привнесенный извне, как идеология, чуждая румынской культуре, коммунизм «национализировался» сразу после войны путем массового вступления румын в Партию. За коммунистической идеологией и произволом власти скрывались корысть, карьеризм, продажность, коррупция. Публичное осуждение этих преступлений прошлого дает возможность избежать их в будущем.

Оба официальных доклада «антифашистский» и «антикоммунистический» имеют юридические последствия. Предусматриваются аресты и привлечение к суду виновных в преступлениях против человечества[58], основание специальных исследовательских институтов, создание учебников, преподавание учебных курсов по истории Холокоста [Petrescu, 2007] и коммунизма [Stamatescu, Grosescu, Dobrincu, Muraru, Pleşa, Andreescu, 2008], предоставление стипендий для стимуляции исследований в этой области, увековечивание памяти жертв и обнародование имен виновных в страданиях людей.

Антикоммунизм — не индульгенция

Тогда для чего понадобился закон, который недвусмысленно осуждает антисемитизм, ксенофобию и культ военных преступников, прямо указывая на лица и организации, совершавшие эти преступления в прошлом?

В мотивации закона 217/2015 выделяются две причины. Первая — конкретная, связана с проблемами применения постановления 31/2002, в частности сложностями юридического определения ряда преступлений, которые требуют внесения уточнений со стороны законодателя[59]. Вторая — общего характера, чреватая угрозами общественному порядку: «В наши дни Европа переживает период возрождения антидемократических движений неофашистского характера, которые в ряде случаев нарушают общественное спокойствие» [Legea 217/2015].

Проект внесения изменений в чрезвычайное постановление 31/2002 не случайно был представлен в 2013. При поверхностном взгляде появление проекта закона 217/2015 можно связать с попыткой председателя румынского сената Крина Антонеску[60] произвести хорошее впечатление на Европу после неудачной попытки вынести импичмент президенту Бэсеску. Позиция Антонеску, в том числе его стремление ограничить полномочия Конституционного суда, активно критиковалась тогда европейскими инстанциями.

Неправильно усматривать в инициативе закона только политический цинизм. Интерес в данном случае совпал с идеалом. Антонеску — убежденный сторонник европейских ценностей, с которыми индивидуальный и массовый террор легионеров не имеет ничего общего. Его искренне возмущали попытки воссоздать культ легионерского движения.

Нетерпимость к правым экстремистам из Легиона имела еще один мотив, связанный с историей Национал-либеральной партии, председателем которой Крин Антонеску был в 2009–2014. Один из видных деятелей этой «исторической» румынской партии — И.Г. Дука (1879–1933), назначенный в ноябре 1933 премьер-министром, был убит легионерами 20 декабря 1933 за активное противодействие «зеленорубашечникам».

Независимо от персональных устремлений Крина Антонеску закон 217/2015 отвечал необходимости воздействовать на общественные представления о демократических ценностях и капиталистическом выборе Румынии. В 2013 страна переживала четвертый год кризиса, сопровождавшегося спадом экономики, снижением покупательной способности и уровня жизни. Открытость демократическим переменам первой половины 2000-х сменилась валом недовольства по поводу несбывшихся надежд достичь в короткий срок европейского уровня жизни.

Выражением этого недовольства стал кризис идентичности. Воскрес образ хищного иностранца, который предлагает в качестве приманки европейскую интеграцию, чтобы эксплуатировать богатства страны. Возникла тема денационализации через эмиграцию и повреждение нравов молодежи. Заговорили о продаже страны румынскими политиками. Доказательством этого служила передача Евросоюзу ряда суверенных полномочий. Возродились вечные представления о народе-жертве, угнетаемом чужестранцами. Так как румыны не изменились в своем «сопротивлении» различным «нашествиям», то подразумевается, что и враг у них все тот же, что всегда.

Что общего между венграми, русскими, американцами и брюссельскими евробюрократами? За их спинами наивная и перепуганная публика усматривает расплывчатый образ, в котором угадывается парадигматический враг нации — еврей. В момент кризиса идентичность формулируется через мнимые «сильные» ценности, за которыми чаще всего стоит племенная солидарность, тех, кто ощущает себя жертвами агрессии. Эта идентичность строится на контрасте с предполагаемым противником, которому приписываются ценности, противоположные собственным. Легкость, с которой медиа внедряют в общественное сознание самую невероятную информацию о врагах нации, вселяет тревогу. Ментальность «осажденной крепости» порождает извращенное понимание истории и ведет к опасным софизмам.

После 1989 в большинстве восточноевропейских стран коммунизм был определен как сталинизм — период самых жутких репрессий между 1945 и 1953. Сталинизм был приравнен к абсолютному Злу, понимаемому в метафизическом и теологическом ключе. Любая форма борьбы со сталинизмом, а также перенесение страданий, им причиненных, рассматриваются как принадлежность силам Добра, либо — злу меньшему и, поэтому, более приемлемому, чем безумие сталинизма. Этот софизм позволяет легитимировать не только маршала Антонеску, осужденного и казненного во времена Петру Грозы[61] после следствия в Москве, но и в определенном смысле легионерское движение, большинство членов и симпатизантов которого сидели и погибали в коммунистических тюрьмах.

Тип рассуждений: «Если большевизм — абсолютное Зло, то все, кто были против него — на стороне Добра» — очень опасен. Разве Гитлер не был в первых рядах борцов со сталинизмом? Этот аргумент породил во всей Восточной Европе многочисленные историографические и медийные баталии, по поводу «реабилитации» противоречивых эпизодов и фигур недавнего прошлого.

Борьба с коммунизмом достойна уважения, но ее мотив — основание тысячелетнего Рейха, Национал-легионерского государства, режима усташей и прочих мрачных фантазий — не более похвален, чем создание красной империи Сталина. Страдания павших в борьбе с коммунизмом заслуживают сострадания, но это не значит, что мы должны сочувствовать идеологии каждого из них. Борцы с коммунизмом имели общего врага, но у них не было общего проекта по обустройству мира после победы над коммунизмом. Проекты были разными. Ряд из них, несмотря на жертвы, которые понесли защитники этих проектов, были омерзительны. Об этом надо говорить прямо. Осуждение фашистских и ксенофобских движений, действовавших до, во время и после Второй мировой войны, является не цензурой прошлого, а формой гражданской памяти. Преступления легионеров ничем не лучше преступлений коммунистов.

У этого софизма есть еще одно последствие: Если сталинизм — абсолютное Зло, то последующий период, сопровождавшийся осуждением преступлений Сталина, таким злом не является. Тогда должны быть легитимизированы не только «борцы с большевизмом», но и «коммунисты с человеческим лицом» 1960–1970-х. Не удивительно, что обе эти тенденции столкнулись, усиливая друг друга, как в последние годы правления Чаушеску, так и после его свержения. Попытка усматривать в нацизме разновидность социализма содействует обеим тенденциям. Насколько нацизм и коммунизм схожи размахом преступлений, настолько два тоталитаризма различаются на уровне принципов. Об этом не следует забывать.

Также нельзя забывать, что антисемитизм, укорененный в идеологии нацизма, стал главной причиной общеевропейского Холокоста. Именуя каждую общую могилу времен коммунизма «геноцидом» мы тем самым не рассказываем больше о преступлениях Сталина, но — меньше о преступлениях Гитлера. Противостояние сталинизму не превращает фашизм в силу добра. Это было зло, потому что его идеология и действия были злом. «Борьба с коммунизмом» не может легитимизировать другие тоталитарные идеологии.

Не служит оправданием фашизма и тот факт, что западные демократии из тактических соображений в разные периоды времени поддерживали «борцов с коммунизмом», не обращая внимания на их идейные воззрения. Поддержка демократических держав не легитимизирует тоталитарную идеологию политических групп, склонных к фашизму, и об этом следует сказать прямо.

Признание вины и правый суд

Часто используется и такой софизм: Мирча Вулканеску, как и многие другие, умер как святой. Его гибель показывает абсурдность и произвол коммунистического суда над ним.

Действительно Вулканеску умер тюрьме, жертвуя собой для спасения другого узника. Это неоспоримо и этот благородный поступок достоин упоминания. Более того, будучи поставленным в невыносимые условия, мыслитель был подтолкнут к смерти, что равносильно убийству.

Эта драматическая смерть не позволяет забывать, что Вулканеску был осужден за участие в правлении Антонеску в качестве государственного субсекретаря министерства финансов. На этом режиме лежит ответственность за радикальные антисемитские меры (экспроприации, депортации, принудительный труд). Они имели прямое отношение к финансовой сфере, к управлению которой был причастен Вулканеску. Кроме того режим Антонеску принял решение о вступлении в войну на стороне Гитлера и ответственность за это несет все правительство. При таких обстоятельствах Вулканеску в любой стране был бы предан суду по итогам Второй мировой войны. Возможно, решение суда было бы иным — вплоть до оправдания, как в случае Ялмара Шахта, но это другая проблема. С уверенностью можно сказать, что в демократической стране Вулканеску не был бы убит в тюрьме при отбывании наказания.

Важно, что румынское тюремное законодательство того времени не предусматривало ни убийства заключенных, ни таких мер, ведущих к смерти, как лишение пищи, тепла и сна. Убийства Мирчи Вулканесу, Георге Брэтиану[62] и многих других являются преступлением не только с нашей точки зрения, но и согласно национальному и международному праву, в том числе с точки зрения законодательства коммунистической Румынии в момент совершения этих преступлений. За эти преступления руководители коммунистических тюрем должны быть сегодня привлечены к ответственности без каких-либо смягчающих обстоятельств.

Тем не менее, факт, что Вулканеску был беззаконно убит, не отменяет его ответственности как члена правительства Антонеску. Об этом следует говорить в первую очередь, воздавая должное философу, умершему в тюрьме.

Вулканеску был не только правительственным чиновником, но фигурой многоплановой. Точно также Брэтиану был не только одним из «ходоков» к Гитлеру, сторонником союза с Германией и добровольцем на войне против России. Подобные эпизоды биографий многих румынских интеллектуалов того времени необходимо придавать огласке именно для того, чтобы ясно без недомолвок исследовать их выдающиеся произведения. Подобная работа была проделана на Западе в отношении Хайдеггера, Карла Шмитта, Селина и Эзры Паунда. Признание их заблуждений не приводит к запрету их трудов, более того, помогает лучше понять контекст, в котором рождались те или иные идеи.

Понятно, что в современном мире полном «разоблачений», предназначенных изменить все, что мы знаем о том или ином деятеле прошлого, переход от мифологических именований «герой» или «святой» к определению «человек своего времени» не может произойти без эксцессов. Неизбежно появляется индустрия «расколдования», демонстрируются документы, из которых вытекают ужасные вещи, упрощенные толкования СМИ опережают научные исследования. Но такова неизбежная плата за познание истины. Истины, которая освобождает нас от груза прошлого.

Цель непредвзятого исследования, уважающего факты и документы, состоит в воссоздании истории согласно шкале человечности. Пока прошлое будет представлено фигурами «святых» и «мучеников» люди будут считать себя вечными жертвами. Согласно этой логике, атеисты будут ожидать материальной компенсации за наши исторические страдания, верующие — наступления Апокалипсиса, который дарует на небесах то, чего мы были лишены на земле. Обе надежды безосновательны и только умножают страдание, так как опираются исключително на ожидание «милости», на способность переносить «террор истории» и получать от нее прощение. Оборотная сторона мифологии жертвы — пассивность, покорность, небрежение работой, стремление избегать трудностей — все эти свойства губительны и антимодерны.

Румынам необходимо признать, что межвоенная ксенофобия, включая антисемитизм, ударила, прежде всего, по городской, активной, творческой части населения, тем самым нанеся тяжелый урон духовному потенциалу румынского общества. Город и городская среда были основаны пришельцами: евреями, немцами, венграми, греками, армянами. Борьба этнического большинства с меньшинствами была войной «людей земли» с городской модернизацией, которой они восхищались и одновременно боялись. Заняв места тех, кто эти города основал, люди с сельским сознанием так и не смогли стать горожанами. С тех замечательных пор, как румыны живут практически «среди своих», они стараются придать собственный облик городам, в которых до сих пор чувствуют себя чужими. Когда им это не удается, они либо возвращаются к этнической мифологии, либо отправляются заграницу в поисках той самой городской жизни, которую им когда-то принесли изгнанные ими «иностранцы».

Цель закона 217/2015 заключается не только в создании корректной историографии, но, в первую очередь, в принятии ответственности за провал столь желанной модернизации. Ни евреи, ни русские, ни венгры, ни американцы заставили нас заблудиться в лабиринте «нового мира». Вина за это лежит на самих румынах. Путь к достойному будущему неизбежно проходит через принятие ответственности за содеянное в прошлом. Каким бы тяжким и удручающим это прошлое не было нам необходимо признать эту горькую истину.

(перевод с румынского С.Е. Эрлих)

Библиографический список:

Alexandrescu S. Paradoxul român. Bucureşti: Editura Univers, 1998.

Ancel J. Distrugerea economică a evreilor români. Bucureşti: Editura Institutului Naţional pentru Studierea Holocaustului din România «Elie Wiesel», 2008.

Antonescu, Mareşalul României şi războaiele de reîntregire. Veneţia: Centrul European de cercetări Istorice, 1986.

Bacu D. Piteşti — Centru de reeducare studenţească. Madrid: F.e., 1963.

Bacu D. Piteşti. La Buchenwald se murea mai uşor, Bucuresti: Editura Atlantida, 1991.

Benz W., Mihok B. Holocaustul la periferie. Persecutarea şi nimicirea evreilor în România şi Transnistria. Chişinău: Editura Cartier, 2009.

Bodea Gh., Suciu V. Moisei. Târgu Mureş: Revista Vatra, Biblioteca de Istoriei, 1982.

Buzatu Gh. Mareşalul Antonescu în faţa istoriei. V. I–II. Iaşi: Editura Moldova, 1990a.

Buzatu Gh. Istorie interzisă. Craiova: Editura Curierul Doljean, 1990b.

Buzatu Gh. Ion Antonescu. Un ABC al Anticomunismului românesc. Iaşi: Editura Moldova, Iaşi, 1992.

Courtois S., Werth N., Panné J.–L., Paczkowski A., Bartosek K., Margolin J.–L. Cartea neagrǎ a comunismului. Bucureşti: Fundația Academia Civicǎ, Editura Humanitas, 1998.

Chioreanu N. Morminte vii. , Iaşi: Editura Institutului European, 1992.

Cioran E. Schimbarea la faţă a României. Bucureşti: Editura Vremea, 1936.

Cioran E. Cioran — cu documentele pe masa // Vatra. 2004. № 7–8.

Comisia prezidenţială pentru analiza dictaturii comuniste din România. Raport final. Bucureşti: Editura Humanitas, 2007.

Comisia internaţională pentru studierea Holocaustului în România. Raportul final. Editura Polirom, 2005.

Constantinescu I. Despre exegeza extremei drepte româneşti. Iaşi: Editura Junimea, 1999.

Corneanu N. Biserica Românească din nord-vestul ţării în timpul prigoanei hortyste. Bucureşti: Editura IBMBOR, 1986a.

Corneanu N. The Romanian Church in Northwestern Romania under the Horty Scourge. Bucureşti: Editura IBMBOR, 1986b.

Culianu I. Mircea Eliade. Bucureşti: Editura Nemira, 1995.

Deletant D. Hitler’s Forgotten Ally: Ion Antonescu and his Regime 1940–44. NewYork: Palgrave Macmillan, 2006.

Deletant D. Aliatul uitat al lui Hitler. Bucureşti: Editura Humanitas, 2010.

Dubuisson D. Mythologies du XXe siècle: Dumézil, Lévi-Strauss, Eliade. Lille: Presses universitaires de Lille, 1993.

Eliade M. De Zalmoxis à Gengis-Khan. Paris: Editura Payot, 1970.

Eliade M. De la Zalmoxis la Genghis-Han. Bucureşti: Editura Ştiinţifică şi Enciclopedică, 1980.

Eliade M. Scrisoare din 3 iulie 1972 către Gershon Sholem, publicatǎ în Mircea Eliade – Corespondențǎ cu G. Sholem şi F. Burton // Jurnalul literar. Serie nouă, an IX. 1998. №. 1–2. Mai. P. 6–11.

Eliade M. [Numar dedicat lui Eliade] // Vatra. 2000 № 6–7.

Fătu M., Spălăţelu I. Garda de Fier – organizaţie teroristă de tip fascist. Bucureşti: Editura Politică, 1971.

Fătu M. Biserica românească din nord-vestul ţării sib ocupaţia hortystă 1940–1944. Bucureşti: Editura IBMBOR, 1985.

Heinen A. Legiunea „Arhanghelul Mihail”. Mişcare politică şi organizaţie socială. O contribuţie la problema fascismului internaţional. Bucureşti: Editura Humanitas, 1999.

Hilberg R. Exterminarea evreilor din Europa. V. I. Bucureşti: Editura Hasefer, 1997a.

Hilberg R. Exterminarea evreilor din Europa. V. II. Bucureşti: Editura Hasefer, 1997b.

Hilgruber A. Hitler, Regele Carol şi Mareşalul Antonescu. Relaţiile germano-române 1938–1944. Bucureşti: Editura Humanitas, 1994.

Ideea care ucide. Dimensiunile ideologiei legionare. Bucureşti: Editura Noua Alternativă, 1994.

Ierunca V. Fenomenul Piteşti. Bucureşti: Editura Humanitas, 1990.

Ioanid R., Kelso M., Cioabă L. Tragedia romilor deportaţi în Transnistria. Iaşi: Editura Polirom, 2009.

Ionescu E. Scrisoare cǎtre Tudor Vianu din 19 septembrie 1945, Documentul №. 570 // Scrisori către Tudor Vianu. 5 ediţie îngrijită de Maria Alexandrescu Vianu şi Vlad Alexandrescu. V. II. Bucureşti: Editura Minerva, 1994. P. 274.

Istoria contemporană a României. Manual pentru clasa a X-a. Bucureşti: Editura Didactică şi Pedagogică, 1988.

Lăcustă I. Zece alegeri interbelice 1919–1937. Bucureşti: Editura PRO, 1996.

Laignel-Lavastine A. Cioran, Eliade, Ionesco. L’oubli du fascisme. Paris: Presses Universitaires de France, 2002.

Legea nr. 217/2015 pentru modificarea şi completarea Ordonanţei de urgenţă a Guvernului nr. 31/2002 privind interzicerea organizaţiilor şi simbolurilor cu caracter fascist, rasist sau xenofob şi a promovării cultului persoanelor vinovate de săvârşirea unor infracţiuni contra păcii şi omenirii // Lege 5. URL:http://lege5.ro/Gratuit/g4ztmnjxga/legea-nr-217-2015-pentru-modificarea-si-completarea-ordonantei-de-urgenta-a-guvernului-nr-31-2002-privind-interzicerea-organizatiilor-si-simbolurilor-cu-caracter-fascist-rasist-sau-xenofob-si-a-promov

Livezeanu I. Les guerres culturelles en Roumanie post-comuniste: débats intellectuels sur le passé récent // Perspectives roumaines. Du postcommunisme à l’intégration européenne. Paris: L’Harmattan, 2004.

Manea N. Happy guilt: Mircea Eliade, Fascism and the unhappy Fate of Romania // The New Republic. 1991. August.

Manea N. Culpa fericită // 22. 1992. № 6–8

Maner H.-Ch. Parlamentarismul în România (1930–1940). Bucureşti: Editura Enciclopedică, 2004.

Manuila S., Filderman W. Regional Development of the Jewish Population in Romania //

Genus Journal (Roma). 1957. V. XIII., № 1–4.

Manuilă S., Filderman W. Populaţia evreiască din România în timpul celui de-al Doilea Război Mondial. The Romanian Cultural Fundation: Iaşi, 1994.

Marx K. Insemnări despre români. Bucureşti: Editura Academiei Republicii Populare Române, 1964.

Mihalache A. Istorie şi practici discursive în România "democrat-populară”. Bucureşti: Editura Albatros, 2003.

Mihăilescu D. C. Literatura română în postceauşism. I. Memorialistica sau trecutul ca reumanizare. Iaşi: Editura Polirom, 2004.

Müller F. Politică şi istoriografie în România. Cluj-Napoca: Editura Nereamia Napocae, 2003.

Muşat M., Ardeleanu I. România după Marea Unire. V. I. Bucureşti: Editura Ştiinţifică şi Enciclopedică, 1986.

Muşat M., Ardeleanu I. România după Marea Unire. V. II. Bucureşti: Editura Ştiinţifică şi Enciclopedică, 1988.

Mureşan A. Piteşti. Cronica unei sinucideri asistate. Iaşi: Editura Polirom, 2008.

Oişteanu A. Imaginea evreului în cultura română. Iaşi: Editura Polirom, 2012.

Ornea Z. Anii treizeci. Extrema dreaptă românească. Bucureşti: Editura Fundaţiei Culturale Române, 1995.

Ordonanţa de urgenţă nr. 31/2002 privind interzicerea organizaţiilor, simbolurilor şi faptelor cu caracter fascist, legionar, rasist sau xenofob şi a promovării cultului persoanelor vinovate de săvârşirea unor infracţiuni de genocid contra umanităţii şi de crime de război // Lege 5. URL:http://lege5.ro/Gratuit/gm4tkoby/ordonan-a-de-urgen-nr-31-2002-privind-interzicerea-organiza-iilor-simbolurilor-i-faptelor-cu-caracter-fascist-legionar-rasist-sau-xenofob-i-a-promov-rii-cultului-persoa

Petrescu F. Istoria Evreilor. Holocaustul. Manual pentru liceu. Bucureşti: Editura Didactica şi Pedagogica R.A., 2007.

Preda M. Delirul. Bucureşti: Editura Cartea Românească, 1975.

Procesul Marii Trădări Naţionale. Stenograma desbaterilor de la Tribunalul Poporului asupra Guvernului Antonescu. Bucureşti: Editura Eminescu, 1946.

Programa cursurilor antifasciste pentru cea de-a 5-a promoţie. Sectorul românesc // Prizonieri de război români în Uniunea Sovietică. Documente 1941–1956. Bucureşti: Monitorul Oficial, 2013. P. 524–540.

Shafir M. Intre negare şi triviliazare prin comparaţie. Negarea Holocaustului în ţările postcomuniste din Europa Centrală şi de Est. Editura Polirom, Iaşi, 2002.

Shermer M. Why People Believe Weird Things. Pseudoscience, Superstition and Other Confusions of our Time. Henry Holt & Co., 1997.

Simion A. Preliminarii politico-diplomatice ale insurecţiei din august 1944. Cluj-Napoca: Editura Dacia, 1979.

Stamatescu M., Grosescu R., Dobrincu D., Muraru A., Pleşa L, Andreescu S. O istorie a comunismului în România. Manual pentru liceu. Iaşi: Editura Polirom, 2008.

Stănescu G. Mircea Eliade — File despre Nae Ionescu. Bucureşti: Editura Criterion Publishing, 2008.

Stoenescu A. M. Armata, mareşalul şi evreii. Bucureşti: Editura RAO, 1998.

Teroarea horthysto-fascistă în nord-vestul României. Bucureşti: Editura Politică, 1985.

Tismăneanu V. Stalinism for All Seasons: A Political History of Romanian Communism. University of California Press, 2003.

Veiga F. Istoria Gărzii de Fier 1919–1941. Mistica ultranaţionalismului. Bucureşti: Editura Humanitas, 1995.

Velimirovici F. Istorie şi istorici în România comunistă. Cluj-Napoca: Editura Mega, 2015.

Volovici L. Ideologia naţionalistă şi "problema evreiască” în România anilor ’30. Bucureşti: Editura Humanitas, 1995.

Weber E., Rogger H. Dreapta europeană. Profil istoric. Bucureşti: Editura Minerva, 1995.

Zaharia R. Ademenirea. Cluj-Napoca: Editura Dacia, 1983.

[1] Согласно румынской конституции, правительство имеет право принимать чрезвычайные постановления (ordonanțe de urgență), которые, если парламент их не оспаривает, приобретают силу закона. Такая процедура, позволяющая не тратить время на обсуждение, используется правительством парламентского большинства в срочных ситуациях.

[2] Тем не менее, на основании запрета культа военных преступников были демонтированы несколько памятников Антонеску и переименован ряд улиц, названных в его честь после революции 1989.

[3] В данном случае речь идет скорее о «ревизионизме» (реальность Холокоста признается, но существует стремление преуменьшить число его жертв), чем о «негационизме» (массовое истребление евреев воспринимается как выдумка участников «еврейского заговора», стремящегося установить власть над миром) [Shafir, 2002]. В книге Хильберга говорится о 270 тысячах уничтоженных евреев [Hilberg, 1997b: 301]. Эти данные опираются на исследование бывшего директора Румынского института статистики Сабина Мануилэ и бывшего председателя Совета еврейских общин Румынии Вильгельма Филдермана «Еврейское население Румынии в годы Второй мировой войны», которое было опубликовано в Риме в 1957. Хорошо осведомленные авторы считают, что на территории Старого королевства (в границах Румынии до 1918 года) было убито 15 000 евреев, в Бессарабии и Буковине — 103 919, в Трансильвании, которая в тот момент была оккупирована хортистской Венгрией, — 90 295 [Manuilă, Filderman, 1994: 56]. Выходит, что режим Антонеску несет ответственность только за примерно половину жертв Холокоста на территории Румынии. Эти подсчеты не включают погибших в Транснистрии, т.е. на территории между Днестром и Бугом, управлявшейся в 1941–1944 румынской администрацией.

[4] Мозес Розен (1912–1994), главный раввин Румынии (1948–1994), председатель Федерации еврейских общин Румынии (1964–1994).

[5] Здесь и далее: Партия — Коммунистическая партия Румынии.

[6] Похоже, что «Программа» была написана Михаилом Роллером (1908–1958) который до конца 1950-х был «официальным историком» Партии. В 1947 опубликовал сделанный по советским образцам «единого учебника» «Учебник истории Румынии», в котором развил положения упомянутой «Программы».

[7] Чаушеску Николае (1918–1989), генеральный секретарь Коммунистической партии Румынии (1965–1989), президент Социалистической республики Румыния (1974–1989). В начальный период заявлял об «открытости» (1965–1971), впоследствии перешел к авторитарному правлению, которое закончилось разорением населения и революцией.

[8] В последние годы режима появилось сочинение официальных историков Мирчи Мушата и Иона Арделяну «Румыния после Великой унири» [Muşat, Ardeleanu, 1986; Muşat, Ardeleanu, 1988]. В нем при помощи тщательно «отфильтрованных» архивных документов воспроизводился партийный взгляд на межвоенное прошлое. «Между строк» этого объемного труда (почти 2800 страниц!) можно было обнаружить биографические детали либо просто упоминание деятелей легионерского движения.

[9] Партия пыталась повлиять на массовое сознание выпуском «гангстерских» и просто «исторических» фильмов, где легионеры были преимущественно отрицательными персонажами.

[10] Антонеску Ион (1882–1946) профессиональный военный, «руководитель государства» между сентябрем 1940 и августом 1944. Принял решение о вступлении Румынии во Вторую мировую войну на стороне нацистской Германии. После войны содержался под арестом в Москве. Возвращен в Румынию, где был приговорен к расстрелу.

[11] Conducătorul — вождь, руководитель. Официальное именование Антонеску по аналогии с «фюрер» и «дуче».

[12] Текст пакта и переписка германской и советской сторон по его поводу были опубликованы в последнем вышедшем в коммунистическую эпоху номере популярного журнала «Магазин историк».

[13] Русский царизм с 1960-х годов официально рассматривался как оккупант. «Независимость» Георгиу-Дежа от Москвы началась с публикации выписок из архива Маркса по поводу румын [Marx, 1964], в которых «отец научного социализма» давал нелестные оценки русскому протекторату над Дунайскими княжествами. В то же время ответственность СССР за вовлечение Румынии в войну в результате пакта Молотова — Риббентропа, тщательно вычеркивалась из коллективной памяти на протяжении всех коммунистических десятилетий.

[14] Совместные советско-румынские предприятия, имевшие целью способствовать выплатам военного ущерба, нанесенного Румынией СССР. В действительности были инструментом колониальной эксплуатации румынских ресурсов. Были ликвидированы после смерти Сталина между 1954 и 1956.

[15] Налог натурой на продукты питания, который крестьяне были обязаны выплачивать, чтобы обеспечить бесперебойные платежи репараций СССР. В 1980-х этот способ взимания налогов был возобновлен, для выплаты внешних долгов, что привело к тяжелому экономическому кризису и стало причиной свержения режима Чаушеску.

[16] Михай I (р. 1921), король Румынии (1927–1930, 1940–1947), принужден к изгнанию в декабре 1947.

[17] Принятое в Румынии именование Антонеску.

[18] Маниу Юлиу (1870–1953), председатель Национал-царанистской партии. В годы становления коммунистического режима возглавлял демократическую оппозицию. Приговорен к пожизненному заключению в 1947. Умер в тюрьме города Сигет.

[19] Венгерская интеллигенция с 1960-х протестовала против политики «гомогенизации», проводимой режимом Чаушеску, под которой усматривалась попытка «денационализировать» венгерское меньшинство. Во второй половине 1970-х Венгрия постоянно обвиняла Румынию в нарушении прав человека. «Венгерский взгляд» на историю региона был представлен в изданной в Будапеште «Истории Трансильвании». На фоне этой конфронтации Чаушеску позволил «сдержанно» выражать антивенгерские чувства в публичном пространстве.

[20] Эти преступления стали в свое время предметом судебного разбирательста. В 1945–1946 Народный трибунал, заседавший в Клуже, приговорил к смертной казни примерно 100 человек — мадьяр из Венгрии и Румынии, большинство — заочно.

[21] Роман был вскоре изъят из библиотек, что придало ему престиж «запрещенной книги», читаемой украдкой. В издательстве, «пропустившем крамолу», были проведены чистки. Автор был принужден к эмиграции. Эти обстоятельства убеждали публику в достоверности сообщаемых в романе сведений.

[22] Данные лица в период 1944–1953 считались представителями так называемой «московской группы», в оппозиции которой находились, «политкаторжане» (Георгиу-Деж, Чаушеску и др.).

[23] Коммунисты, погибшие до 1944. Посмертно прославлялись коммунистической пропагандой.

[24] Пэтрэшкану Лукрециу (1900–1954), адвокат, коммунист. Активный участник свержения Антонеску 23 августа 1944. Занимал пост министра юстиции в первых коммунистических правительствах. Арестован в 1948 и приговорен к расстрелу после шести лет следствия.

[25] Георгиу-Деж Георге (1901–1965), профсоюзный лидер, коммунист. Арестован в 1933 за участие в забастовке железнодорожников. В 1944, едва выйдя из тюрьмы, стал генеральным секретарем Коммунистической партии Румынии. До 1958 сталинскими методами вел политику «коммунизации». Потом стал отдаляться от Москвы. В 1964 объявил «Декларацию независимости», ставшую началом политики национал-коммунизма, которую унаследовал Чаушеску.

[26] Стоит упомянуть, что в межвоенный период коммунисты настаивали на искусственном и полиэтничном характере Румынского государства после Великой Унири 1918 года. На основании этого Коммунистический интернационал грубо вмешивался в деятельность Коммунистической партии Румынии, вплоть до назначения зарубежных генеральных секретарей. По этой причине в 1924 компартия была запрещена и перешла на нелегальное положение.

[27] Рэдеску Николае (1874–1953), профессиональный военный. В декабре 1944 назначен премьер-министром. В феврале 1945 отстранен от должности после вмешательства заместителя министра иностранных дел СССР А.Я. Вышинского.

[28] В том числе приговоров в отношении маршала Антонеску и лидера легионеров Хории Симы (1906 – 1993), который был осужден заочно и умер в Испании.

[29] Брукан Сильвиу (1916–2006), пропагандист начального коммунистического периода, оказавшийся в оппозиции Чаушеску. После революции 1989 «серый кардинал» новой власти, состоявшей из «коммунистов-реформаторов».

[30] Копошу Корнелиу (1914–1995), политик, близкий в межвоенный период к Юлиу Маниу. Провел 17 лет в коммунистических тюрьмах. Впоследствии состоял под надзором.

[31] Илиеску Ион (р. 1930), лидер Союза коммунистической молодежи в 1960-е, президент Румынии в 1989–1996 и в 2000–2004.

[32] Яркий пример — Валериу Гафенку (1921–1952), прозванный «святым тюрем». Осужденный за участие в легионерском восстании января 1941 умер уже в коммунистической тюрьме. Свидетели отмечают его достойное поведение перед лицом тюремщиков.

[33] Отрицательное отношение к Легиону порождалось не только многолетней антилегионерской пропагандой Кароля II, Антонеску и коммунистов. Причины лежат глубже. Насилие, которое легионеры внесли в публичную жизнь, отвращало от них широкие массы, неспособные по своему «природному» характеру сочувствовать подобным действиям. Убийство выдающегося историка Николае Йорги (1871–1940) оттолкнуло от Легиона большинство интеллектуалов. Возможно, поэтому бывшие легионеры настойчиво вспоминали интеллектуалов, которые входили либо поддерживали их движение. Убийство в 1991 в Чикаго принципиального критика Легиона профессора Иоана Петру Куляну возобновило представление о легионерском движении, как криминальном, так и антиинтеллектуальном.

[34] Молодые интеллектуалы межвоенного времени, принимавшие участие в многолетних полевых социологических исследованиях профессора Димитрие Густи, такие как Генри Х. Сталь и Антон Голопеница, придерживались левых взглядов. Для них сельская модернизация, посредством обучения, привития гигиенических навыков и механизации, была важнее, чем сохранение гипотетического «народного духа».

[35] Так было не всегда. Благодаря реформам Павла Киселева и его блестящему офицерскому окружению, русские вопринимались как проводники прогресса. Ситуация изменилась после Русско-турецкой войны 1877–1878, когда Россия отобрала у своего верного союзника Южную Бессарабию. Ситуацию не исправила «компенсация» — передача Румынии Добруджи. С тех пор русские рассматриваются, как захватчики, готовые в любой момент окупировать румынскую территорию.

[36] Это дало печальные плоды. В их числе — антисемитская манифестация, состоявшаяся в Яссах в 1991 в память пятидесятилетия Ясского погрома, в которой принимали участие представители армии и городских властей. Американский конгресс был вынужден принять резолюцию, осуждающую рост антисемитизма в Румынии. Напряженность в общественном отношении к памяти жертв Холокоста сохранялось долгое время.

[37] Усилиями Лии Бенжамин, Жана Анчела, Иоана Шербэнеску, Виорела Акима и др. публикуются ценные сборники документов. Появляются исследования о положении евреев в Румынии Раду Иоанида, Майкла Шафира, Кароля Янку. Увидели свет работы, посвященные политике межвоенного периода, в том числе воспоминания одного из премьер-министров того времени Константина Аргетояну (1871–1955) и примечательная подоборка текстов «Десять межвоенных выборных кампаний. 1919–1937» [Lăcustă, 1996].

[38] Следует выделить популярные издания «Досареле историей» и «Хистория», которые посвящают специальные номера ключевым моментам и деятелям преимущественно недавней истории.

[39] Лидером этого поколения является Адриан Чорану. Следует назвать имена Алины Павелеску, Дорина Добринку, Адриана Чофлынкэ, Оттмара Трашкэ, Вирджилиу Цырэу, Флорина Мюллера.

[40] Например, группа, руководимая Овидиу Гулешом, которая образовалась вокруг «Газетэ де Вест» (Тимишоара). Многие из членов группы являются не только поклонниками легионеров, но и «фанатами» жанра фэнтэзи. Оба увлечения соединились в цикле комиксов, подражающих «Звездным войнам». Члены экипажа и пассажиры межгалактического корабля, одетые в народные румынские костюмы, характерным легионерским приветствием отдают честь своему Капитану. Эта невольная пародия, сотворенная сторонниками Легиона, вызывает у читателей такой смех, которого противникам румынского фашизма при всем желании не удалось бы добиться.

[41] Ловинеску Еуджен (1881–1943), литературный критик, наставник литературного кружка «Збураторул» («Zburătorul» — крылатое существо румынской мифологии).

[42] Майореску Титу (1840–1917), политик, литературный критик, идеолог литературной группы «Молодость» («Junimea»). Автор теории «формы без содержания», согласно которой румынская модернизация сводится к поверхностным заимствованиям.

[43] Элиаде Мирча (1907–1986), писатель и историк религии. В межвоенный период модный литератор и лидер «молодого поколения», которое образовалось вокруг группы и газеты «Критерион». После 1944 в эмиграции.

[44] Ионеску Николае (Нае) (1890–1940), профессор логики и метафизики в Бухарестском университете, духовный наставник «нового поколения» и Железной гвардии.

[45] В период Национал-легионерского государства (сентябрь 1940 – январь 1941) это эссе было зачитано по радио, а потом опубликовано в газете «Гласул Стрэмошеск».

[46] Чоран упорно отказывался от литературных премий, так как боялся, что в результате неизбежных в таких случаях биографических разысканий вскроются грехи его молодости. Он был напуган случаем, когда в 1960 Комитет гонкуровской премии отозвал эту награду у автора романа «Бог родился в изгнании» ("Dieu est né en exil") Хории Винтилы, после того как стало известно о его легионерском прошлом.

[47] Нойка Константин (1909–1987), философ, узник коммунистических тюрем. Многие из его учеников стали после 1989 видными представителями правых «западников», которые противостоят, как правым «традиционалистам», так и левым течениям «неокоммунистов» и «постструктуралистов».

[48] Михаил Себастьян (Иосиф Гехтер) (1907–1945), писатель, драматург, эссеист и публицист еврейского происхождения, представитель межвоенного«молодого поколения».

[49] Ионеско Еуджен (1909–1994), французский драматург и эссеист румынского происхождения, член Французской академии, основатель «театра абсурда».

[50] Виану Тудор (1887–1964), философ, профессор эстетики Бухарестского университета.

[51] Вулкэнеску Мирча (1904–1952), философ и социолог, студент Нае Ионеско, государственный субсекретарь в правительстве Антонеску. После войны приговорен к тюремному заключению. Умер в тюрьме.

[52] Куза Александру (1857–1947), политик, университский профессор, один из самых известных антисемитов межвоенного периода. От Лиги национал-крестьянской обороны Кузы «отпочковалось» Легионерское движение.

[53] Гога Октавиан (1881–1938), политик, поэт, поклонник нацизма, премьер-министр Румынии в 1938, инициатор антисемитских законов.

[54] Блага Лучиан (1895–1961), поэт и философ, автор концепции понимания культур через их «стилистические категории». Для Румынии определяющей категорией является «миоритическое пространство» (от национального эпоса «Миорица»), образованное «волной» - чередованием «горы и долины», которое имело первостепенное значение для пастухов в процессе их сезонных миграций.

[55] Таков был смысл предисловия Нае Ионеску к книге Михаила Себастьяна «Уже две тысячи лет» (« De două mii de ani »).

[56] Тот факт, что большинство перечисленных авторов — иностранцы используется противниками закона 217/2015 как доказательство его репрессивной сути, создающей препятствия для честных румынских историков. Аргумент — фальшивый. Единственное, что запрещает закон — называть легионеров и Антонеску «святыми» или «героями». Именно отказ от ярлыков создает возможности для неангажированного исследования. Второе, что бросается в глаза — отсутствие в списке российских исследователей. Это означает, что румыны мало знают о взглядах русских историков на межвоенную Румынию и на участие румынской армии во Второй мировой войне. Вероятно, и в России мало знают о современной румынской историографии. Это обстоятельство затрудняет взаимопонимание, не позволяет развернуть программы переводов и наладить научный обмен между нашими странами для работы в архивах.

[57] Владимир Тисмэняну (р. 1951), профессор Мэрилендского университета, один из ведущих специалистов по румынскому коммунизму [Tismăneanu, 2003].

[58] В настоящее время идут судебные процессы по обвинению руководителей коммунистических тюрем — Александру Вишинеску и Иона Фичора в жестоком обращении с заключенными.

[59] Особенно в случаях установления выплат компенсации жертвам репрессий и их наследникам.

[60] Крин Антонеску (р. 1959), выпускник исторического факультета Бухарестского университета, бывший председатель Национал-либеральной партии, бывший председатель сената Румынии. Занимал пост исполняющего обязанности президента страны в период импичмента (2012), объявленного парламентом президенту Бэсеску. Не связан родством с маршалом Антонеску.

[61] Гроза Петру (1884–1958), адвокат, премьер-министр Румынии (1945–1952).

[62] Георге Брэтиану (1898–1953), политик и историк, сын «архитектора Унири» И.К. Брэтиану. В межвоенный период активно участвовал в деятельности Национал-либеральной партии, позже с группой единомышленников отделился от нее. Арестован в 1950. Убит в тюрьме. Его основной труд — монография «Черное море. С древнейших времен до оттоманского завоевания» — опубликован посмертно.

Автор: Михай Мачь (университет Орадя, Румыния)

The article is about discussions that took place in Romania after the Revolution of 1989 which includes such negative phenomena of the recent past as antisemitism, repression and war crimes. The author exposes a policy of national-communism which did not permit fully to reveal the human rights` violatons during the interwar period. In addition it avoided the atrocities commited by the Romanian army during WWII on the Eastern front. And, thirdly, totally falsified the history of the postwar period. After the Revolution of 1989 that distortion of memory was used to form a victims` mythology which abounded with „martyrs”, „saints” and „heroes” of anticommunist resistance. At the same time the far right views of those "heroes” were dissimulated. "The Memory laws” (especially 217/2015), official condamnation of fascism (2004) and condamnation of communism (2006) are focal points for rethinking of the past. According to these laws, taking responsibility of the past should be a base of Romanian national identity.